Захария Станку - Безумный лес

— Дарие, нам надо бы наверстать время, которое мы потеряли. А то останемся ни с чем…

— Э, время! Уж если оно прошло, его не воротить.

— А у тебя все так же тяжело на сердце.

Больше мы ничего не сказали друг другу. И мне и ей было ясно, что от нашего прошлого осталась только горсточка черного пепла.

Я с головой ушел в книги и, не думая ни о чем, кроме экзаменов, старался подготовиться как можно лучше. Но именно в это время старый пыльный город, затерявшийся среди Делиорманской равнины, снова залихорадило. Уж не совершено ли какое преступление? Я просмотрел газеты, которые давно уже почти не читал, и в конце концов узнал то, что было известно всем и каждому: в Бухаресте за ночь сменилось правительство, и вместо генерала Авереску к власти пришел Ионел Брэтиану. Были объявлены новые выборы, а адвокат Стэникэ Паляку, как и предвидели многие в городе, покинул генерала, перешел со всей своей организацией на сторону либералов и стал министром. Через несколько дней мы узнали, что он едет к нам, в Руши-де-Веде, в министерской машине.

— Министр приехал!.. Наш министр приехал!..

Адвокаты Митицэ Быркэ и Олимпие Келу разослали повсюду своих молодчиков. Обежав предместья и подняв на ноги кого только можно, собрав завсегдатаев по трактирам, публичным домам и кофейням, молодчики согнали кое-какой народец в центр города, к статуе генерала Манту. Адвокат Олимпие Келу вскарабкался на пьедестал и, держась одной рукой за бронзовую шею генерала, произнес короткую, но пламенную речь. Воодушевив собравшихся, Олимпие Келу замолк. Тогда, взобравшись на плечи каких-то дюжих мясников, изрек несколько приличествующих случаю и глубоко прочувствованных слов и Митицэ Быркэ. Черный монокль, скрывавший его глаз, был ему как нельзя более к лицу. Так как в этот день у меня почему-то не было настроения ни заниматься, ни писать, то и я затесался в толпу — поглазеть и послушать.

— Так давайте же все, как один человек, сомкнем свои ряды и направимся к дому господина министра, — предложил Олимпие Келу. — Поздравим его от нашего имени и от имени всего города. Впервые в истории, дорогие сограждане, случилось так, что венценосный глава государства по зрелом размышлении выбрал себе в советники одного из граждан нашего города. Это большая честь для нас, господа! Что там большая? Это огромная честь! Колоссальная честь!

Кое-кто выразил одобрение. Большинство горожан молчали. Кто-то проворчал сквозь зубы:

— Вот кому повезло, так повезло! Теперь небось разбогатеет, не придумает, куда деньги девать.

Олимпие Келу поправил говорившего:

— Да, но и весь уезд станет богаче. И город. Станем богаче мы все.

— Своя рубашка к телу ближе!

— Да что мы тут время теряем? Пошли!

Чтобы никому не давать больше повода для выражения недовольства, Митицэ Быркэ и Олимпие Келу закрыли собрание и гордо зашагали впереди толпы. Между ними втерлась, подхватив их под руки, и наша учительница, Дезидерия Гэзару. Лицо и губы у нее были накрашены, как у уличной девки, и наряжена она была, будто на свадьбу. Морщины вокруг глаз казались еще заметнее из-за густого слоя пудры, а со вторым подбородком вообще ничего нельзя было поделать. Шумная толпа разделилась надвое. Одни остались на месте или разбрелись по ближайшим пивным и кофейням. Другие — из числа заядлых зевак — вытянулись беспорядочным хвостом, словно похоронная процессия, и двинулись вслед за адвокатами вниз по Дунайскому проспекту. И сразу стало ясно, что все было подготовлено заранее. Как только манифестация тронулась, из-за угла вынырнула группа музыкантов, кучка бродяг-оборванцев, кое-кто из хорошо известных по кофейням забулдыг и несколько карманников: над их головами колыхался прицепленный к шесту вылинявший трехцветный флаг. Нестройной кучкой они забежали вперед и заняли место в голове шумной процессии. Грянули трубы. Оборванцы замахали флагом и заорали:

— Ура-а-а-а!..

— Ура-а-а-а!..

Кто-то заметил:

— Давай-ка и мы крикнем «ура». Глядишь, кое-что и нам перепадет.

Другой поддержал:

— Как бы то ни было, пойдем со всеми вместе. Власть есть власть. С ней отношения лучше не портить. Уж мы-то господина Стэникэ Паляку хорошо знаем; на государственные деньги он не поскупится.

Этот маскарад, который поначалу заинтриговал и развеселил меня, теперь вызывал отвращение. Откровенное бесстыдство переходило всякие границы.

Пока я рассеянно ковылял посреди улицы, размышляя над тем, что видел и слышал вокруг, на меня чуть-чуть не наехал лимузин. Шофер успел затормозить вовремя. Лимузин — открытый линкольн синего цвета — был шикарный. Водитель накинулся на меня:

— У тебя что, глаз нет? Еще немного — и от тебя бы только мокрое место осталось!

Он выразился бы покрепче, но Лэптурел — я сразу узнал этого подонка, развалившегося на заднем сиденье, — опередил его:

— Оставь его, Нэстасе. Не смотри, что он выглядит оборванцем. Это умный парень, я с ним дружу.

Шофер подавил досаду. Лэптурел, гордясь своей машиной, пригласил меня:

— Садись рядом, братец. И скажи, куда подвезти.

Глаза мои меня не обманывали. То, что я видел, было очевидной реальностью. И все-таки, по правде говоря, в первый момент я не поверил своим глазам. Лэптурел, этот подонок, этот жалкий плут и недоносок, — в лимузине! И в каком лимузине! В линкольне!

На лице моем выразилось недоумение. И нерешительность. Подонок настаивал:

— Не бойся! Садись! Подвезу, куда скажешь. Куда пожелаешь. Мне колес не жалко.

— Но…

— Теперь мы — власть… Большие люди…

— Как так?

— А вот так! Ты как был простофиля, так и остался. Не знаешь, что на свете творится. Зряшный человек был, зряшный и остался! Пустой мечтатель, все в облаках витаешь. Садись же, тебе говорят! Не заставляй меня ждать. Мое время дорого. Я тебе все потом объясню.

Мне стало тошно. Я сделал вид, что не слышал обидных слов, брошенных мне в лицо, скрепя сердце заставил себя открыть дверцу и сесть рядом с человеком, которого от всей души презирал. Однако не могу не признаться, что, когда я уселся на мягких подушках сиденья — черт бы побрал человеческую натуру! — я почувствовал себя превосходно. Лэптурел, как всамделишный барин, небрежно бросил шоферу:

— Нэстасе, обгони толпу, поищи окольный путь. Надо первыми оказаться у дома господина министра.

— Слушаюсь, хозяин.

Машина задрожала всеми внутренностями. Фыркнула. Затарахтела. И тронулась с места. Лэптурел, позабыв спросить, куда меня подвезти, в знак старой нерушимой дружбы ткнул меня кулаком в бок и сказал:

— Кто бы мог подумать еще прошлой зимой, когда я играл краплеными картами с братьями Арэпашами в вонючей кофейне Гугу Турчиту, кто бы мог тогда подумать, что не пройдет и года, как господь бог вспомнит про меня?