Захария Станку - Ветер и дождь

— Заходи вечерком — не пожалеешь… Я живу все там же, на Эксиноксулуй. Покажу тебе, если захочешь, еще несколько писем дона Мануэля де Браганца. Покажу тебе и призы, которые я получила когда-то в Ницце на конкурсах красоты. Могу показать и письма известного тебе шведа. Словом, приходи… Ты ведь собирался написать роман о моей жизни. Как же ты его напишешь, если мы так редко видимся? Сдается мне, что ты стал избегать меня. Правду я говорю?

В общем-то, она была права. Я проявлял к ней некоторое внимание в прежние годы, когда работал в редакции газеты «Крединца», падкой до сенсаций, и меня заинтересовал архив «Женщины с зонтом». Письма, о которых она заговорила в ресторане, я уже когда-то читал. И даже переписал кое-что в свой блокнот.

Прошлое! Как часто я с ним сталкиваюсь и все еще не знаю, что это такое. Таинственная вещь — время! Самое точное представление о нем дают не часы и не календарные подсчеты. Я давно уже привык судить о прошедшем времени по людям, по их судьбам, по их лицам. В том числе и по моему собственному лицу. Стоит мне посмотреть на себя в зеркало, и я вздрагиваю: я как будто вижу то, что мы привыкли называть течением времени.

Итак, в ресторане «Континенталь» я встретил ту, которую в Бухаресте звали «Женщиной с зонтом». По имени статуи, для которой она позировала, когда была молода и хороша собой. Это было давно… Еще до первой мировой войны… Два европейских монарха оспаривали тогда друг у друга «Женщину с зонтом». В газетах того времени — я листал их с огромным интересом — не раз писали о любовных приключениях этой красавицы, о ее нарядах:

Все женщины ей завидовали. И у них были для этого серьезные основания: Марица считалась первой красавицей эпохи.

Первая мировая война вынудила ее вернуться на родину. И она вернулась в собственной автомашине, которая после королевской считалась второй. У нее был и шофер — бородатый гигант в ливрее, которого вполне можно было принять за посла какой-нибудь экзотической державы. По утрам красавица отправлялась на шоссе Киселева — там прогуливались все бухарестские аристократы. Вечера она проводила на светских приемах. Но все это продолжалось недолго — несколько месяцев, не больше. Бухарест — странный город. Он быстро перемалывает любую славу…

— Мадам Марица, — говорю я шутливо, — как поживает ваш памятник?

— Ждет меня. Дожидается, чтобы я легла под него в землю. Надеюсь, ему придется еще долго ждать. Как видишь, я не собираюсь умирать. Зачем мне умирать? Не вижу для этого никаких оснований. Решительно никаких…

— На днях я как раз был на кладбище, — продолжаю я в том же тоне. — И, проходя мимо, ясно видел, что кончик зонта треснул.

— Если б ты смотрел повнимательнее, то, наверное, обнаружил бы и другие трещины. Это виноват Романелли, il mascalzone [3] Негодяй (итал.) . ! Мрамор второго сорта. Скульптор хотел заработать побольше. Дон Мануэль де Браганца был щедрым человеком. Щедрым, как король. Как настоящий король. А скульптор все время уверял, что влюбился в меня, и все приставал ко мне со своей любовью. Но я никому спуску не давала. «Работай, — говорила я ему, — делай свое дело и не приставай. Для любви у меня есть дон Мануэль. Для любви существуют Лазурный берег, Ницца, Париж. Бедняки вроде тебя мне не нужны». Флорентиец вздыхал и продолжал трудиться. Надоел он мне со своими вздохами. Он был молодой: черная бархатная блуза, длинные волосы, козлиная бородка. Но меня это не волновало. Пусть вздыхает.

— Насколько мне известно, вздыхал не он один.

— Еще бы! Многие вздыхали. Очень многие. Из моих поклонников можно было бы набрать целый полк. Даже несколько полков.

Посетители ресторана, сидевшие за ближайшими столиками, уже давно с интересом прислушивались к нашему разговору. Я поторопился раскланяться. Когда я уходил, мадам Марица — «Женщина с зонтом» — уже заканчивала еду и облизывала свои жирные пальцы. Показывая на свою тарелку, она сказала на прощанье:

— Замечательное блюдо. Только здесь его и умеют готовить по-настоящему. Если желудок и печень у тебя в порядке — попробуй.

— Я здоров, мадам Марица. Слава богу, совершенно здоров.

— Это хорошо. Значит, ты проживешь долго. Пожалуй, еще станешь таким же, как я… Это хорошо.

Стать таким, как она? То есть безобразной развалиной? А почему бы и нет? Кто не умирает в молодости, кто доживает до старости, неизбежно превращается в развалину. А я давно уже немолод. И скоро выйду из того возраста, который принято называть средним. Но я жив. Правда, не далее как позавчера я чуть было не умер. Однако смерть меня обошла. Я живу… Я снова курю… И снова чувствую голод… Впрочем, утолить его сегодня мне уже не удастся…

Время! Что же это такое — время? Но довольно о нем. Самое тягостное, пожалуй, то, что я не волен в своих воспоминаниях. Они приходят и уходят по каким-то своим, таинственным законам…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Итак, я находился в городе Телиу, в уездной больнице, и ждал возвращения Ороша, который должен был привести с собой доктора Дарвари. Надо было помочь раненому Цигэнушу. Хотя неизвестно, можно ли еще ему помочь.

Я продолжал свою прогулку по длинному больничному коридору. Отойдя несколько шагов от бронзового бюста боярина Доли, я остановился перед висевшей на стене фотографией. Это была очень странная фотография. На ней был виден старомодный экипаж начала века: высокие колеса, два мягких сиденья впереди и одно узкое, для кучера, сзади. На переднем сиденье развалился на кожаных подушках боярин Албу Доля Суровый в черном костюме и цилиндре на голове; на заднем — кучер в ливрее. Но где же лошади? На фотографии не было лошадей. И все же экипаж двигался… Вместо лошадей в него были впряжены люди. По шесть человек на каждой стороне дышла. Это были крестьяне, все босые, в узких белых портках, рваных рубахах и высоких кушмах. Внизу, под фотографией, я увидел надпись, сделанную тушью:

«Боярин Албу реставрировал церковь села Доли, воздвигнутую некогда его славными предками. Благодарные крестьяне везут его в город. Они сами запрягли себя в экипаж в знак любви и уважения к своему хозяину».

Я смотрел на фотографию. Я не мог оторвать от нее глаз. Она произвела на меня такое сильное впечатление, что я даже не услышал шагов человека, подошедшего сзади. Я услышал только, когда он заговорил:

— Интересная фотография, не правда ли? Моя жена не поверила своим глазам. Она англичанка. Я специально привел ее сюда, чтобы она тоже это видела… Замечательное фото.

— Да, товарищ префект, — ответил я, очнувшись. — Эта фотография, несомненно, представляет большой интерес.