Захария Станку - Ветер и дождь

Последнее слово примарь произнес с нескрываемым презрением.

Человек, которого звали Валер, держал в руках толстую суковатую палку. И хотя весь его вид выражал полное равнодушие, он вдруг угрожающе взмахнул палкой (угроза явно относилась к нам) и услужливо ответил примарю:

— Пойдем, господин Самуилэ. Почему бы и не пойти, если мы дожили до таких дней, когда приходится подчиняться всяким бродягам, будто мы их слуги.

Притворившись, что не расслышали этих слов, мы позволили им обоим выйти из комнаты. Когда они ушли, я спросил Лику Ороша:

— Когда мы сюда вернемся?

— А зачем нам возвращаться? Есть и другие дороги.

— Поговорить бы все-таки с людьми…

— Местные крестьяне — разеши, богачи. У них сундуки полны дарственных грамот еще со времен Штефана Великого. Все они тут кулаки — нам не о чем с ними разговаривать. И с жителями Темею нам тоже не о чем говорить. И там все разеши…

Хотя мы познакомились не так давно, я уже привык ценить и уважать Лику Ороша. В этот раз я не разделял его мнения, но не решился сказать ему об этом открыто.

Довольно скоро господин Самуилэ вернулся в примарию. В глазах у него играли насмешливые огоньки. Примарь как будто повеселел. Причину неожиданной перемены в его настроении нетрудно было понять — стоило лишь взглянуть на лошадей, которых вел следовавший за примарем Валер. Три клячи еле держались на ногах. Похоже было, что примарь собирался поиздеваться над нами.

Взглянув на лошадей, Орош усмехнулся:

— Тебе охота шутить, господин Самуилэ?

— Мне не до шуток, — ответил примарь, снова помрачнев. — Но других лошадей у меня нет. И я не могу их сделать. Фабрику лошадей еще не изобрели. Может быть, вы, коммунисты, ее изобретете. Вы, коммунисты, многое собираетесь изобрести!

По рябому лицу Валера я неожиданно понял, что он нам симпатизирует. Подмигнув, Валер сказал:

— Нету! Других лошадей у нас нет! Так говорит примарь.

Я посмотрел на Лику Ороша. Он был спокоен и казался таким же, каким я видел его всегда. Что бы ни случилось, Лику Орош всегда казался невозмутимым. Только по взгляду его и по еле уловимому дрожанию верхней губы можно было догадаться, что он волнуется. И теперь губа Лику Ороша слегка дрожала. Но он молчал. Молчал и наш третий товарищ — Клементе Цигэнуш. Мы все трое молчали.

— Других лошадей у меня нет, — повторил примарь. — Вам, верно, известна поговорка: «Там, где ничего нет, и сам бог не попросит».

Клементе Цигэнуш резко сказал:

— Оставь бога в покое! Не вмешивай его в эту историю с лошадьми.

— Я его не вмешиваю… но, если негде взять других лошадей, что я могу сделать?

— Так-таки и негде? — переспросил Цигэнуш. — А я вот знаю местечко, где есть шестерка отличных лошадей. Заново подкованных, вполне готовых к дальней дороге.

— Я ничего не знаю, — продолжал бубнить свое примарь. — А если не знаю, стало быть, и говорить не о чем.

— Пойдем со мной, — сказал Клементе Цигэнуш.

— Куда? Некуда мне идти.

Клементе Цигэнуш подошел вплотную к примарю и посмотрел ему прямо в глаза.

— К Босоанке! Идем со мной к Босоанке!

— К Босоанке я не пойду. Он мне шурином приходится, и, если я трону его лошадей, житья мне дома не будет.

— Это же не его лошади. Он их украл. Украл их два года назад у гитлеровцев, когда те драпали через Молдову.

Примарь не сдавался.

— Он не крал! Он купил их у немцев. За деньги и при свидетелях. Мой шурин не конокрад, он хороший человек.

Цигэнуш рассмеялся:

— Я же не говорил, что Босоанка плохой человек. Я сказал только о том, что лошади у него краденые.

Примарь отошел к стене и прислонился к ней спиной, будто готовясь к обороне и обеспечивая себе тыл. Потом он приказал Валеру:

— Дай-ка мне палку, слуга…

Но едва он протянул руку за палкой, как Цигэнуш, не спускавший с него глаз, ударил его револьвером по подбородку.

— Пойдешь? Пойдешь со мной к Босоанке? Говори!

Примарь пощупал подбородок и ответил с нескрываемой злобой:

— Иду… Но не по своей воле. Вот Валер — свидетель, что меня вынудили идти.

— Ладно, ладно, — усмехнулся Цигэнуш. — Свидетелей я не боюсь.

Мы вышли из примарии. Господин Самуилэ шел впереди, остальные за ним, растянувшись цепочкой. Дорога, по которой мы шли, была сплошь в лужах, и вскоре голенища наших сапог до колен покрылись грязью.

Двор, куда привел нас примарь, был просторен, чист, с добротными каменными постройками. Как только мы вошли, собаки подняли нестерпимый лай и из дома вышла невзрачная на вид женщина в темной шали. Мы спросили, где лошади Босоанки.

— В лесу, — ответила женщина. — Все шестеро в лесу. Муж на рассвете увел их в лес. Он будто чуял, что вы за ними придете.

Валер незаметно дал нам понять, что она лжет.

Так и оказалось. Лошади стояли в конюшне, но их было не шесть, а только три. Мы оседлали их и выехали со двора.

— Счастливого пути, — крикнула вслед жена Босоанки. — Дай вам бог переломать ноги!

— Спасибо, — ответили мы. — Большое спасибо!

Орош, придержав коня, обернулся к примарю:

— Завтра пришлем их обратно. Лошади нужны нам только, чтобы добраться до Урлэвынта.

Господин Самуилэ снова пощупал синяк на своем подбородке и сказал:

— Вы мне за это ответите. Боярин Цепою узнает, как вы себя ведете. Все узнают. Вам придется за все рассчитаться.

— Согласны, — ответил Цигэнуш. — Мы за все рассчитаемся. Обещаем тебе, что ничего не забудем и ты получишь за все сполна.

Мы тронулись в путь…

Сытые, сильные лошади сами перешли на рысь, и мы освободили поводья. На таких лошадях одно удовольствие ездить по любой дороге.

Не успели мы выехать из Горны, как дождь, начавшийся еще утром, припустил сильнее. Поднялся ветер. Он бросал нам в лицо потоки брызг и буквально слепил глаза. Ветер и дождь как будто сговорились, чтобы отравить нам жизнь, которая и без того была не очень сладкой. Враждебное небо опустилось совсем низко и словно прижимало нас к земле. Ветер свистел и бесновался, и под его порывами деревья гнулись, жалобно трещали, совсем как живые. Впрочем, может, они и были живыми? Ведь мы, люди, так мало знаем о деревьях, так мало знаем о травах и, в сущности, очень мало знаем и о самой земле, которая все это рождает. Некоторые уверяют, что земля мертва. Но мне думается — нет, земля — живая. И не только живая, а и вечно молодая. Земля никогда не умирает… Никогда…

Хотя, отправляясь в путь, мы приготовились к такой злосчастной погоде, но все наши приготовления — сапоги, теплая одежда, кушмы — не помогли. Было холодно, пронзительно сыро, и мы промокли до костей. Наши добрые лошади напрягались что было мочи, но шли все медленнее. Дорога петляла теперь по самому дну узкой и тесной долины, похожей на овраг или котлован, наполненный густой липкой грязью. Лошади увязали в ней чуть не по колена, их сильные ноги беспомощно скользили, и они уже не могли подчиняться нашим командам и все чаще останавливались. Мы вынуждены были давать им передышку, а после каждой остановки снова их подталкивали, и лошади, привыкшие со времен войны и к ударам и к плохим дорогам, покорно шли дальше. Боясь угодить в какую-нибудь яму, из которой трудно будет выбраться, мы старались не особенно плотно сидеть в седле, чтобы в случае чего быстро спешиться. И мы радовались тому, что у наших лошадей была военная сноровка, помогающая им чувствовать и обходить опасность. Лошади многому научились на войне. Может, даже большему, чем люди.