Сергей Шустов - Бах

Бах, по-видимому, работал и как поэт, и как составитель, подгоняя согласно своим замыслам, поэтические «кусочки» из всех доступных ему источников один к другому. Там, где подгонка шла туго, Бах смело исправлял и добавлял сообразно своим вкусам. Следует признать (и это доказано), что литературный вкус у Иоганна Себастьяна наличествовал в должной мере. Мало того, — и поэтический талант явно присутствовал тоже. Сохранился лист, на котором почерком Баха записан текст либретто кантаты BWV 216a (автор текста неизвестен) с исправлениями и переделками тем же почерком Иоганна Себастьяна. Многие исследователи считают, что двустишие на титуле «Органной книжечки» вполне может принадлежать руке автора музыки: «Всевышнему на прославленье, а ближнему на поученье». Кроме того, тексты вокальной баховской музыки нередко несут отличия от тех же текстов, опубликованных самими поэтами. Считается, что либреттисты явно попадали под мощное влияние личности Баха-художника и вносили изменения в свои опусы под этим влиянием, идя навстречу пожеланиям композитора.

Вот как, например, построена Бахом текстовая ткань «Страстей по Матфею». Тексты глав 26 и 27 Евангелия от Матфея в немецком переводе Мартина Лютера Бах дает в виде обычных речитативов (тенор в сопровождении генерал-баса, т.е. органа). В противоположность этому все хоры, арии и хоралы «представляют собой поэтические переосмысления» (соавторства Пикандера и самого Баха) событий, изложенных в библейском тексте, и дают представление о чувствах главных героев в виде лирических монологов.

Приведем мнение игумена Петра (Мещеринова): «…Тексты (у Баха) есть самого разного достоинства. Есть вирши, а есть высокая и прекрасная поэзия. Но тут нужно учитывать, что Бах отбирал тексты именно для того, чтобы положить их на музыку, а точнее, придать определённому соединению текста и музыки религиозно-философский смысл.

Ведь Бах — величайший религиозный христианский философ, только философствовал он не словами, а звуками, музыкой. Поэтому текст у него имеет, я бы сказал, прикладной характер, и я готовил свои переводы как раз не для самостоятельного чтения, а чтобы слушатель с книгой в руках мог внимать баховской музыке и приобщаться этой удивительной баховской религиозной философии».

…..

Давайте зададимся странным, на первый взгляд, вопросом. Который, впрочем, вполне научно изучен у лингвистов и филологов. Как быстро стареет язык? Как идет этот процесс? Почему вдруг становится возможным то, что одно поколение уже не понимает (буквально, языковым образом!) другое, более старое?

И, в связи с этим вопросом, второй: а музыка? Её язык тоже, наверное, стареет? И поколения наших внуков категорически не примут современную нам музыку. Так это или нет?

В «Московских новостях» мне попалась заметка И. Качаевой, родительницы и блогера по совместимости. И пишет эта наблюдательная женщина очень важные, значимые, на мой взгляд, вещи: «Задали моему сыну-второкласснику выучить отрывок из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина «Осень». Сегодня задали — а завтра уже отвечать. Ну что, говорю, восемь строк всего, быстро выучим.

Но с «Осенью» все сразу пошло не так. Пришлось мне почти каждое слово, написанное великим поэтом, объяснять сыну. «Очей очарованье» — тяжеловато, но объяснила. Поэт любовался осенью, её яркими красками. Потом мы споткнулись об «увяданье». Помучились, но все же выучили и вторую, и третью строчку. Даже четвертую одолели, хотя «багрец» тоже долго не поддавался пониманию.

Я удивилась: Пушкина мы читаем, слова эти не самые «страшные», это ведь не «Песнь о вещем Олеге». И что здесь такого невероятного? Вот говорю, Дима, пол-Ламанша мы переплыли. Давай доплывем до финиша. Осталась вторая строфа.

Но второе четверостишье оказалось более сложным. «В сенях», «мглой волнистою» и «отдаленные седой зимы угрозы» не запоминались. Сын начинал сначала, запинался, потом ругал школу, учебник, Пушкина. В итоге легли спать на два часа позже обычного. Спали тревожно. На следующий день вернулся из школы с «пятеркой». Взахлеб рассказывал про то, что пятерок мало, много троек и двоек. Некоторые дети вообще это стихотворение выучить не смогли. Вечером было родительское собрание — плановое, в начале учебного года. Обычно во время него родительский комитет со всех деньги собирает.

Но собрание почти полностью было посвящено «Осени». Родители кричали: «Как можно такое детям задавать! Это же нереально выучить! Да ещё всего лишь за один вечер!» Крики дополнялись подробными рассказами о том, как дети плакали, не спали ночь, учили, но так и не смогли разделить с Пушкиным очарованье болдинской осенью.

Интересно, что проблема с Пушкиным возникла не только в нашем втором «А». Пока я сидела на собрании, погуглила «тренд». И правда, вот и в блогах то же самое пишут — дети не могут запомнить «Осень», потому что им слова непонятны. А ведь дальше по школьной программе — стихотворения Фета, Тютчева, Есенина…

Учительница как могла объясняла родителям, что в стихотворении ничего сложного нет. Что все слова можно объяснить, что они есть в словарике в конце учебника. А то, что дети не понимают и не запоминают — так это не Пушкин виноват. И не департамент образования, и не школа. Родители продолжали возмущаться. Даже забыли о том, что сами когда-то эту же «Осень» учили и у доски на оценку рассказывали.

«Дети не могут словами выразить своих чувств, ощущений. Это же страшно! — говорила учительница. — Вот в четвертом классе разбирали предложение „пастух трубит в рожок“. У детей спросили: „Знаете, что такое рожок?“ Ученики молчали. Вдруг кто-то вспомнил, что это такое мороженое. Ещё один ребенок сказал, что слышал это слово, „когда по телику шла реклама какого-то твоРОЖКА“. И всё».

Возможно, ещё через полста лет в стихотворении Пушкина понятными останутся только предлоги. А пока ещё можно любоваться осенним лесом и декламировать: «Унылая пора!»

Пусть читатель извинит меня за столь длинную цитату. Мне показалось, что автор очень точно изобразила процесс, который подспудно и независимо от нас идет везде и всюду в обществе, и на который мы еще не обращаем подобающего внимания. Хотя процесс этот весьма неприятный! Он отображает то, что называется «связью поколений». И констатирует своим наличием вновь, что проблема «отцов и детей», в том числе, лежит в сфере культуры. А точнее — непонимания разными поколениями квази-языков и субкультур, которыми эти поколения пользуются и которые внутри них формируются по каким-то загадочным и не всегда понятным законам.