Сергей Шустов - Бах

В своем обращении к Богу человек словно бы проходил духовную эволюцию, где каждый этап символизировал и отражал появление новых чувств и переживаний:

Часть первая: «Господи, помилуй» — Kyrie eleison — мольба и просьбы о прощении;

Часть вторая: «Слава» — Gloria — выражение восторга и ликования;

Часть третья: «Верую» — Credo — утверждение силы и твердости духа;

Часть четвертая: «Свят» — Sanctus — торжество и величие;

Часть пятая: «Агнец Божий» — Agnus Dei — благодарение и умиление.

Бах начал сочинять Мессу («Высокой» ее назвали потомки, много лет спустя после смерти автора — и не по каким-то поэтическим соображениям, а по тональности!) в 1733 и завершил в 1738 году. Это был лейпцигский период жизни композитора, последний и самый плодотворный. Параллельно созданию Мессы Бах ведет «изнурительный» (как пишут многие исследователи), полный мелочных обид и обвинений «служебный конфликт» с ректором Томасшуле — школы при церкви св. Фомы, где Бах служит кантором. Вновь — пример того, как жизненные склоки и неурядицы идут параллельно сочинению величайшей музыки, словно и не касаются они чувств и души художника. Словно два человека в одной телесной оболочке ведут каждый отдельную, независимую от другого жизнь: один спорит с начальством и отстаивает свои интересы в прошениях и жалобах, а другой пишет Высокую Мессу, звуки которой обращены в вечность.

В распри вовлечены городской совет Лейпцига, дело доходит даже до дрезденского короля-курфюрста, в канцелярию которого Бах направляет очередную жалобу. В баховской биографии этот длящийся без малого два с лишним года конфликт известен под названием «борьба за префекта». Его течение подробно описал один из лучших биографов Баха Филипп Шпитта. И сопроводил документальными подтверждениями. Читатель, вне всякого сомнения, желает знать, — в чем же его суть? Кто же прав — Бах или ректорат Томасшуле? Так мы устроены. Увы…

Не смею выносить вердикт. Достаньте книгу Шпитты и решите все сами. Приведем только цитату из другой книги о композиторе: «Иоганн Себастьян… был уязвлен принижением своих прав».

Мои рассуждения не о конфликтах. Как бы ни трактовали мы личность Баха, возможно, даже находя в ней известную долю раздражительности или упрямой неуступчивости, разговор не об этом. Бах — человек. И ничто человеческое ему не чуждо. Он всегда был готов постоять за себя, повидимому, безоговорочно бросаясь в схватки за свои честь и достоинство с любым противником. Нам же, с высот более чем трехвекового временного удаления трудно (а, может быть, и невозможно) правильно понять и истолковать те мотивы, те эмоции, которые двигали людьми ушедших эпох и других стран. Только творчество тех людей дает нам право рассуждать о них…

Вернемся поэтому к Мессе. Баху явно мала традиционная пятичастная форма. В каждую из частей он вводит множество «номеров», сохраняя, однако, при этом цельность всего грандиозного сооружения. Так, в первой части — Kyrie — выступают два хора и большой оркестр, словно соревнуясь друг с другом в выражении лирики и драматизма. Вторая часть — состоит из восьми номеров.

Находим ли мы отражение личных житейских невзгод старого кантора в музыке его Мессы? Можно ли трактовать драматургию Мессы как звуковое воплощение горечи обид и надежды на счастье в судьбе самого музыканта? Быть может, Месса, весь ее пафос и ликование, вся ее печаль и горе и есть глубоко личное переживание конкретного человека, притесняемого обстоятельствами жития?

Сравнивал ли себя (хотя бы чуть-чуть, мысленно, в допустимых пределах) Бах с Христом — богочеловеком, страдающим и надеющимся? Так же как он, сам Бах, терпел тот, Христос, нападки злобной толпы, встречал непонимание окружающих, изведал измену друзей и принимал горькую чашу неправедных оскорблений.

Поставим вопрос иной плоскостью: не страдай Бах сам, веди он сытую, благополучную жизнь зажиточного бюргера, смог ли создать он Пассионы и Высокую Мессу? Ведомо ли было ему в таком случае чувство оскорбленного достоинства, попранной чести, ожидания светлого дня, сожаления об упущенных возможностях, горечи утрат? И вновь мы натыкаемся на итоговый, результирующий вопрос, который предельно коротко звучит у философов: бытие определяет сознание? Может ли быть исключение из этого правила? Ведь часто применительно к Баху нам так и хочется интерпретировать его творчество как исключение — «несмотря на тяжелую и полную обыденных забот жизнь, художник творил напоенные радостью и светом жизнеутверждающие произведения»!

И — последнее тоже верно! Никогда и нигде нет у Баха «мрачной скорби» (Т. Ливанова). Как бы ни скорбела душа, всегда есть лучик надежды, слово веры, предчувствие любви…

Вся Месса — сплошной клубок противоречий. Она воспринимается в первый раз слушателем как фантастическое нагромождение всех мыслимых и немыслимых оттенков переживаний людских, как сплетение всех земных страстей — от безутешного горя до безудержной радости. И в этом состоит для меня еще один феномен Баха: наполненность его музыки до краев! Она, эта музыка настолько плотна, что не дает слушателю перевести дух. В ней нет длиннот и пауз, как везде и всюду я замечаю даже у Генделя. Она — как сплошная лента времени. Как нескончаемая, непрерывающаяся ни на секунду дорога жизни. Ведь если она прервется, то это будет называться подругому — смертью. В ней нет места для остановки и ухода в сторону. Только в процессе жизни, только в движении к свету — ищет Бах смыслы. И — потому слушать его монументальные произведения чрезвычайно тяжело…

Месса не дает опомниться. Она наваливается всей своей громадой. И тут нужно выбирать одно из двух: либо ты становишься участником этого сложного, трудного для восприятия действа, либо ты выходишь из игры. Понимая, что еще не готов принять это. Здесь необходимо сразу входить в поток. Или сидеть в стороне на берегу. И — не смотреть. Вот она — вера в чистом виде! Нельзя верить наполовину. Только — целиком!

Исполнители, мне кажется, интуитивно и по-человечески понимая страх и оцепенение неподготовленного слушателя перед массивом Мессы, пытаются дозированно подавать ее музыку на публичных концертах. Ария заключительной части, «Agnus Dei», ария альта со скрипками и сопровождающего их баса часто исполняется как «самостоятельное лирическое произведение» (С. Морозов). Она действительно глубоко лирична и похожа этим проникновением в глубину человеческой души на знаменитую арию «Erbarme dich, mein Gott» из «Страстей по Матфею», но, как отдельные произведения, обе арии должны тогда восприниматься вырванными из контекста евангельских сюжетов. Хорошо ли это? Внутри двух громадных соборов — Мессы и Страстей — арии являются необходимыми элементами, убери неосторожно которые, — и вся сложнейшая архитектура пошатнется! Однако, для человека, не слишком погруженного в масштабные (воистину хочется сказать, — космические!) замыслы автора, даже эти элементы, эти отдельности являются образцами кристально чистой, изумительной по красоте, непреходящей по ценности музыки!