Сергей Шустов - Бах

Ого, щуку нашарил! Здоровенная! Мне?! За что?! Ээээ…, а за что? Зачем? …Уплывают. Уплыли. Всё молчком. А хороша щучка-то! Килограмма на 2, а то и два с половиной! Отличнейшую, доложу я вам, жарёху можно из нее сварганить завтра! Ээээй, спасибооооо!!! Хоть бы пакет дали впридачу!

А, кстати, действительно, за что? Может, — «не играй больше никогда»?! Нет, все-таки, наверное — музыка понравилась! Нутром чую…

Бывают мгновения, когда вдруг в знакомом до боли кусочке баховской музыки, будь то хор из «Страстей», часть оркестрового концерта или хорал из «Органной книжечки», я различаю нечто, доселе не добиравшееся до моей души. Это может быть всего лишь мягкая квинта перехода гобоев, последовательность трех аккордов, воспринятая внезапно как что-то целое и очень узнаваемое именно в такой неожиданной цельности, тема фуги, проведенная третьим голосом и раньше не замечаемая…

Они действуют на меня как уколы. Я ощущаю вдруг, какие бездны передо мной открывает Бах вновь — и душу охватывает ликование, совсем неприличное для моего возраста. Но рядом с радостью соседствует боль, которая также уникальна в своей естественности и простоте: я одинок!

Я одинок настолько, насколько моя встрепенувшаяся вновь душа не в силах выразить абсолютно никому того, что она испытывает сейчас! Я ощущаю в одно мгновение свою опустошенность, ибо оказываюсь посреди пустой страны, одиноким — среди множества людей, влекущих каждый свою повозку и не замечающих моего состояния. Им нет дела до меня, — и сколько бы я ни кричал, даже если бы хотел искренне этого, все равно я бы не смог поведать людям своих откровений и потому — обреченный оставаться наедине со своей обнаженной и раненой душой посреди пустой равнины…

Не об этой ли пустой и безмолвной равнине, горной вершине, космической холодной стране, усеянной обломками скал, говорил какой-то исследователь Баха, пытаясь рассказать беспомощными людскими словами о контрапунктах «Искусства фуги»? В эти мгновения «озарений», новых открытий Баха (посреди, казалось бы, давно уже изведанных и привычных звуков) человек вновь оказывается наедине со своим внутренним «наполнением» — и с ужасом и одновременным трепетом предстает сам перед собой как словно пред троном Господним!

Мне не с кем делиться. Мне некому поведать о своих откровениях. Меня никто заведомо не поймет. Кому я нужен со своим внутренним переживанием Баха? Какой прок от меня обществу? Какой безысходный пессимизм, однако! …Впрочем, это не та трактовка!

Вспомните картину И. Крамского «Христос в пустыне». Веет ли от нее пессимизмом и безысходностью? Может быть, фигура Христа вызывает жалость у нас? Нет! Посреди пустой и выжженой солнцем равнины сидит человек, обращенный в свой внутренний мир. И если этот мир есть, мир, который еще способен даровать нам способность верить и страдать — значит, это уже не беспросветное и тягостное одиночество…

Сила взламывания черствой корки и пыльной патины, так легко затягивающих душу людскую, у баховской музыки настолько велика, что обескураживает, повергает в слезы и заставляет переживать катарсис. Поэтому Баха невозможно слушать много и долго. Он неукротимо заставляет душу трепетать, — а та не может выдержать столько испытаний сразу!

Скольких композиторов, сколько разнообразнейшей музыки — от высокой классики до поп-эстрады — можно и даже следует слушать вдвоем, втроем, большой компанией, с друзьями, вместе с незнакомыми людьми, на больших концертах, подмостках и площадках, посреди неистовствующих толп, в свете прожекторов, меж скоплений народа! Но Баха так слушать невозможно…

Только в одиночестве, распознавая звездные бездны хоралов и фуг, человеку дано рассмотреть в их отражении бездны себя самого.

Пишут иногда еще об одной тайне Баха, которая ушла вслед за старым мастером, оставшись нераскрытой. Это — виола помпоза.

Бах всегда поражал окружающих своим изобретательством: он не только изумительно играл практически на всех музыкальных инструментах своей эпохи (любимыми для него биографы называют кто — орган, кто — флейту, кто — альт), но и прекрасно разбирался в их «внутреннем устройстве». То, что он был чутким знатоком души органа, знают все. Необыкновенное чутье, должно быть, наполовину природное, наполовину приобретенное с опытом, вознесло Баха на пьедестал лучшего ценителя и оценщика строящихся органов. Мастер Зильберман, основатель целой школы немецких органостроителей, почитал за честь услышать слова критики или похвалы в адрес своих «творений» из уст «старика Баха». Ценитель и оценщик — слова, разные по смыслу. Как ценитель, Бах, странствуя по городам и весям Германии, любовался полнокровным звучанием удачных инструментов, улавливая своим феноменальным слухом все богатство звука, какое был способен исторгнуть из своих недр этот «король инструментов». Как оценщик — он зарабатывал «на кусок хлеба», принимая к работе органы вновь построенные.

Если бы мы могли сравнить по звучанию органные концерты Генделя и Баха между собой, исполненные авторами: первым — в Лондоне, вторым — в Лейпциге, то поразились бы их бросающейся «в уши» разницей! Концерты Генделя выглядят беспомощными и слабыми перед массивностью баховских. И дело тут не столько даже в стилях авторов, сколько в чисто технических деталях: во времена Генделя в Лондоне не было органов, снабженных педальным механизмом. Потому такие инструменты звучали «камерно». Именно для таких «одомашненных» органов и писал Гендель. Бах же использовал мощь педальной клавиатуры «церковных немецких инструментов» полностью: его органные творения непревзойдены никем по силе, мощи и экспрессии!

А еще Бах написал «Итальянский концерт». Это был, по сути, первый концерт для солирующего клавикорда. Одинокого клавикорда. Музыковеды пишут, что это было предвосхищение рояля. История последнего начиналась именно тогда. Итальянский изготовитель клавесинов Кристофори изобрел молоточковый клавесин, который назвал «пианофорте». Про это изобретение узнал Зильберман — и тут же изготовил свою «версию», предложив Баху опробовать ее. Отзывы и советы Баха помогли знаменитому органостроителю довести инструмент «нового типа» до кондиции. Весь свой громадный труд «Хорошо темперированный клавир» Бах, по сути, посвятил новому, нарождающемуся инструменту. Приходящему на смену «писклявому щипковому» клавесину.

Еще в годы далекого детства Иоганн Себастьян любил играть на лютне. Этот старинный чудесный щипковый инструмент, прообраз гитары, был популярен у гастролирующих по дорогам европейских стран музыкантов. Уже в VIII веке Европа внимала лютневым звукам. Позднее Бах написал для лютни несколько произведений, хотя как сольный инструмент она давно уже уступала место другим, современным. И Бах мечтал усовершенствовать свою «детскую любимицу», создать лютню-клавицимбал. Именно в Лейпциге, «вотчине» старого кантора, в 1741 году зазвучит баховская мечта: мастер Захариас Гильденбранд сконструирует подобный инструмент!