Сергей Шустов - Бах

Страдать или забыть? Кельвин, а вслед за ним я, думали именно над этим вопросом. Что лучше? Можно ли страдать, забывая; или забывать, но при этом мучительно страдать, страдать до тех пор, пока милое лицо навсегда сотрет из памяти безжалостное время? Хоральная прелюдия не давала ответа. Так же мудро и спокойно плыла ее тема внутри нас с Кельвином, не замечая нас. Так же незримо и величественно следил за мыслями и терзаниями Кельвина разумный Солярийский океан. Так же мудро и спокойно, как хорал, смотрело за моими шагами Средиземное море.

«Мыслить — еще не значит уметь любить», — шептал мне морской прибой. «Быть нечувствительным к боли, душевной ли, физической — не человеческий удел», — подсказывал Кельвину океан. «Способность помнить и страдать — не обязательный атрибут разума», — говорил мне строго баховский хорал. И добавлял — «…но обязательный атрибут человека!» Мне казалось, что Кельвин думает там, на далеком мыслящем Солярисе о том же, что и я на этом пустынном берегу.

Баховская тема органной прелюдии связала нас через бездны космоса. И то страдание, и та мука неразделенной любви (у меня), или любви потерянной (у Кельвина, что, впрочем, почти одно и то же с точки зрения разума) объединяли нас в человеческом проявлении.

С точки зрения чувств мы были людьми. Органный хорал, неспешный и задумчивый, наполненный одновременно мыслями и чувствами, заставлял нас помнить, страдать, мучиться, терзаться, верить. Понимать. Любить.

Быть людьми.

Наша культура (я имею в виду не только русскую, но в масштабе всего человечества) достаточно заметно пристрастилась к быстрому и доступному, а также легкоусвояемому удовольствию. Если кому-то это утверждение покажется чересчур, его можно несколько смягчить — и заявить, например, что налицо лишь тенденция к более простому удовлетворению наших потребностей в культурных продуктах, взять хоть кинематограф, телевидение, литературу или музыку.

На то и технический прогресс, — возразит мне читатель, сразу смекнувший, о чем зашла речь. Разве плохо, что: нажал кнопочку — и включился домашний кинотеатр, тронул другую — зазвучал Верди в режиме Dolby Surround, поставил в СD-rom диск — и смотри на экране монитора нелицензированную пиратскую копию голливудского шедевра.

Да, это замечательно, что нам теперь не нужно прикладывать известных усилий для того, чтобы приобщиться к высокому (равно и не очень высокому, любому!) искусству. Мы и не прикладываем…

Впрочем, побиться в очереди за билетами на какой-нибудь экзотический концерт, модную выставку или на скандальный спектакль еще вполне возможно! И тут мы, пожалуй, можем назвать себя героями. Ведь во все времена искусство требовало жертв, не правда ли?

А что, собственно, было с приобщением к искусству раньше? Насколько далеки были деятели искусства от народа, а народ — от искусства? Быть может, именно техническое облегчение процесса приобщения и сделало доступным самое искусство широким массам? Там, где раньше упивались «пиром духа» избранные, теперь в любом самом захудалом уголке (квартире, поселке, стране) возможно слушать, видеть и даже осязать! И в полной мере — упиваться?

В 1705 году молодой Бах устремляется из Арнштадта в Любек. Зачем? Бах торопится послушать органную игру великого мастера северонемецкой школы Дитриха Букстехуде. Мастер уже в преклонном возрасте. Слава о нем, о его исполнительском мастерстве давно уже достигла окраин всех немецких земель. Могучие органные токкаты, фантазии, кантаты Букстехуде известны большинству немецких музыкантов. Стоит конец октября месяца. Между городами даже по прямой около четырехсот километров. Нет документов, которые бы рассказали нам, каким образом добирался молодой Бах до Любека. Однако известна по литературе легенда, что этот осенний путь по раскисшим дорогам паломник проделал пешком. Точно сказать нельзя. Но — вряд ли. Слишком дорого Баху время. Его он потратит с пользой на знакомство со старым мастером и его искусством. И сам будет перед Букстехуде играть собственные сочинения. Именно тогда, вероятно, услышит Бах сердечное обращение почти семидесятилетнего Учителя — «Дорогой собрат!…»

Бах добирается до Любека на перекладных. На попутных деревенских и купеческих повозках. Торопит время. Арнштадская консистория выдала ему отпуск строго на четыре недели. Нужно успеть!

И он успевает: вместо четырех недель Бах пробыл у Букстехуде около четырех месяцев! Может быть, сейчас, может быть, позднее, но Бах узнает, что около двух лет назад у Букстехуде побывали еще два молодых музыканта. Их имена знакомы ему — Маттесон и Гендель. Эта пара друзей также восхищалась искусством маститого, признанного мастера. И сами они играли ему на органе и клавицимбале собственные сочинения. Они тоже «приобщились», преодолевая трудности…

Быть может, это замечательно, что хорошую запись Баха, а, в особенности, некоторые его произведения по-прежнему достаточно сложно достать? «Добыть», — как сейчас принято говорить? Я почти два года охотился за тройным компакт-диском «Страстей по Матфею», там, где поют Николай Гедда и Тео Альтмейер, а оркестром Consortium musicum управляет Вольфганг Гённенвейн, и лишь случайно нашел его в небольшом и неприметном магазинчике на Старом Арбате.

«Ха!, — скажут мне просвещенные и продвинутые потребители. — Эка как хватил! Все можно найти! Хотя бы в Интернете! Скачать, перезаписать — и дело в шляпе!»

«Да, — подтвердят другие, — найти можно все и быстро найти, только нужно знать, где искать и как!»

Но почему-то мне не хочется, чтобы все в моей жизни легко и просто доставалось и искалось. Отчего-то мне радостно вдвойне, что эту вожделенную запись, сделанную в Кёльне в 1969 году, я так долго и трудно искал…

Не может быть легким путь к высоким горам.

Когда сравнивают музыку, скажем, Моцарта и Бетховена, обычно подразумевают в этих сравнениях стили. Что же еще можно сравнивать? Образы, порождаемые звуками. Но они — производные стиля композитора. А сам стиль берется откуда? Он, должно быть, генетически заложен в биологическом материале личности. Просто, стало быть, в индивидууме. В человеке.

Как, какими способами можно сравнивать стили двух композиторов? Нужно ли это? Опыт жизни подсказывает нам, что все познается в сравнении. И, если мы хотим познать музыку, то вынуждены сравнивать! И всегда в этом случае мы докатываемся до личностей. Переходим на фамильярности. Потому как все великие — тоже люди. И ничто человеческое… А потом уж и — стили.