Сергей Шустов - Бах

Конечно же, простыми человеческими словами вполне достойно попытаться сравнить стили. Например, к стилю Франсуа Куперена подходят эпитеты — легкий, изящный, вычурный, изысканный, галантный, сентиментальный, воздушный, невесомый, ажурный и прочее. А к стилю Баха? Весомый, скорбный, мудрый, аналитический, ученый? И тут мы сталкиваемся с тем, что к стилю композиторов, как и многих других деятелей искусства, невозможно подобрать точных эпитетов, верных слов. Ведь иы одни звуки пытаемся заменить другими. Музыку речью. Мелодию — фразой. Аккорд — словом. Только и всего! Чтобы стало понятней?

Мой знакомый, слушая Куперена, говорит о нем словами, которые бы никогда не пришли в этом случае мне на ум!

Следующий вопрос, ЧТО означает — познавать музыку? Не лучше ли ее слушать, воспринимать такой, какая она есть, раскрывая ей чувства, и, напротив, заставляя молчать разум и логику? Не рассуждать. И — «не играть словами»…

Я оставляю вновь этот вопрос открытым для себя. И, тем не менее, внутренне ощущаю всякий раз, когда слушаю музыку какого-либо композитора, что — да, да, сравнение идет! И я не могу себе его запретить! Я невольно все сравниваю с Бахом. Может быть, это помогает мне лучше понять его? Или себя, вслушивающегося в него? Ведь, слушая музыку, мы познаем себя…

Главной мишенью сравнения традиционно остается Георг Фридрих Гендель. Непревзойденный, блестящий Гендель. Великий мастер Гендель, как называли его англичане, принявшие его в состав своей прославленной нации. Почему именно он? Есть, по крайней мере, три ответа на этот вопрос.

Первый: потому что стили Баха и Генделя схожи. Об этом говорят нам искусствоведы, причисляя того и другого к «гигантам барокко». То есть это — внешний ярлык, к которому мы привыкли. Смиримся с ним.

Второй: потому что линии их судеб, внешне столь различные, содержали в себе массу сходных черт — оба немцы, родились рядом, в почти соседних городах Тюрингии и Саксонии, в один год, оба боролись за свои музыкальные идеалы, оба ослепли в конце жизни… А попытки неудавшихся, но столь возможных встреч!?

Третий: потому что с кем-то все же нужно сравнивать!

Итак, вновь Гендель! Мне кажется, что если бы Иоганн Себастьян предвидел, что в последующее за его смертью время музыковеды и деятели искусства, музыканты и простые смертные — любители музыки, будут так дотошно и пытливо сравнивать его со своим соотечественником, более удачливым, более прославленным при жизни, я уверен, Бах бы добился этой исторической встречи несмотря ни на что! Потому что был всегда любопытен.

Потому что всегда был упорным. Но никогда — навязчивым.

…..

Я поднакопил бы денег — и пригласил Генделя и Баха к себе на дачу. Под Нижний Новгород. Пришлось бы, правда, наверняка заручаться поддержкой каких-нибудь комитетов культуры и министерств; ну да бог с ними!

Пусть бы они посмотрели Москву для начала: ведь встречать-то их пришлось бы все равно в Шереметьево-2. Положим, они вполне могли бы попасть на один и тот же рейс. Скажем, Бритиш Эрвэйз, Лондон — Франкфурт-на-Майне — Москва. Ни того, ни другого я не знаю в лицо — портреты той поры вряд ли писали, упирая на фотографическое сходство с оригиналом. И, если бы они сняли парики и камзолы (а в бизнес-классе всегда душновато!), то я бы точно их не признал!

Но я бы запасся табличками. Как и все встречающие в аэропортах незнакомых иностранцев. В левой руке — табличка с надписью по-английски «Mister Hendel», в правой — по-немецки «Herr Bach». Еще я бы закупил цветов. Генделю — роз. А Баху, пожалуй, что-нибудь простое. Мне кажется, ему бы понравились крупные ромашки вперемежку с васильками… Сейчас в Москве достать можно абсолютно все! Хотя, впрочем, не уверен: принято ли было тогда вручать цветы «высоким гостям»? Да к тому же — зрелым мужам? Да, к тому же, если гости эти — «солидные джентльмены»?

Мои друзья в столице любезно бы покатали гостей по первопрестольной. Естественно, в хорошей машине. Например, в немецкой BMW. А лучше — в нижегородской «Волге». Но — недолго. Потом мы бы сели в поезд. Там, в купейном уюте, с цветами на столике, за чашкой чая, я бы познакомил их поближе. И стал бы знакомиться с ними сам. Мы бы болтали обо всем, что взбредет в голову, но только не о музыке. О Кремле, о березовых рощах за окном, о погоде и банковских счетах (Гендель), о пиве и курительных трубках (Бах). О музыке было бы говорить еще рано. Утомившиеся гости задремали. Мягкий вагон мерно покачивается. За окном ночь и звезды…

Как бы страстно я хотел свести их вместе! Подружить. Побыть вместе с ними. Развлекая их рыбалкой (на моторной лодке), походами по грибы (я бы показал самые сокровенные свои места), дачным времяпровождением (чаепитие на террасе с клубничным вареньем, деревенским молоком и липовым медом) на лоне чудесной русской природы. И все время записывал бы их беседы. Неужели бы я не справился с такой задачей? Неужели бы я не смог их разговорить? Бах бы и тут пришел мне на помощь, я уверен, — ведь он столько раз искал подобной встречи!

Разве зазорно простому смертному побыть хоть чуточку, на несколько дней или даже часов, на равных с гениями? Тем более, что сами-то они, похоже, гениями себя не шибко считали! Поприсутствовать при общении Богов? Тем более, я подозреваю, Боги оказались бы наповерку веселыми и дружелюбными!

Тем более, что потом мы бы постоянно говорили о музыке!

…..

Мистер Гендель! Герр Бах! Не смотрели ли Вы случаем фильм Михаила Козакова «Ужин в четыре руки»? Прелестный, надо сказать, фильм! Речь в нем идет о Вашей встрече. Исторической встрече.

Там много надуманного? Так это же — притча. Отражение художественного замысла режиссера! Вы допускаете, что подобный вымысел возможен? Вы разрешаете использовать Ваши фигуры как «знаковые»? Это же так поучительно для всех!

Вы наверняка слышали о Моцарте и Сальери? Ведь их вражда (и, тем более — злодейство!) — тоже выдумка истории? Разве нельзя употребить имена Великих для нравственно-воспитательных целей? Для создания новых творений Искусства, наконец? Пусть и сплошь надуманных? А вдруг бы хитрющий Гендель стал в этом месте требовать подписания договора с учетом авторских прав и обговаривать гонорар? А вдруг бы вечно волнующийся за судьбу своих сыновей Бах попросил ангажемента в кремлевском концертном зале или филармонии для Вильгельма Фридемана? Что бы я стал делать? Вновь звать на помощь комитет культуры?

В финале козаковской постановки величественный, но уже со следами одряхления Гендель (Михаил Козаков), примирившийся, в порыве откровения, поднимая «за друга Баха» бокал вина, произносит: «Зови меня просто — Георг!». И старый Бах со слезящимися глазами (Евгений Стеблов) вторит ему: «А ты меня — просто Иоганн!» И они обнимают друг друга. Допускает ли история, что именно так и должно было случиться?