Катя Райт - Отторжение

— Не надо жалеть меня и утешать! — снова перебивает он.

— Да не жалею я! Ты герой. Для меня герой, и для них будешь.

Черт, если бы мог, забрал бы себе его шрам. Взял бы на себя все, через что он проходит. И пусть бы у меня было обезображенное лицо, оно вполне подошло бы под мою душонку. Даже не осознаю, что произношу это вслух.

— Ты спятил? — Питер таращится на меня левым глазом, правая сторона лица, как обратная сторона Луны, скрыта. — Думаешь, это круто? — он сжимает зубы так, что почти слышен их скрежет.

— Нет-нет, — быстро перебиваю. — Прости, но серьезно. Питер, ты ведь клевый! Ты заслуживаешь самого лучшего. Ты… Ты мой герой. Не хочу даже думать, что ты никуда больше не выйдешь!

— Пошел ты, Шон! — огрызается он. — Ты ненормальный.

— Может, и так, но для тебя на все готов, правда!

— Вот и помолчи тогда!

И мы молчим. Сажусь за свой недоделанный макет и пыхчу над ним часа два. Питер читает книгу. Наклеиваю последнюю деталь, когда уже стемнело, и за окном повалил снег. Подхожу к окну и зову Питера.

— Смотри, как здорово! — говорю. — Пойдем на улицу!

— Нет! — обрывает он.

— Да ладно тебе, не дуйся! Просто ты классный, — и тут же, быстро добавляю, видя его готовность опять загнуть тему в определенное русло. — И нет, я не педик! Хватит уже подозревать меня!

Он кивает.

— Так пойдем на воздух! Снег же!

Хватаю его и знаю, никому другому, даже своей семье, он этого не позволил бы. И снова вижу его скрытую сторону, и он не отворачивается. Наоборот, нехотя, плетется за мной.

Мы выходим на задний двор Грейсонов и подставляем лица пушистому снегу. Он касается кожи, замирает на миг и тает. Открываю рот и хватаю большие холодные хлопья. Боковым зрением замечаю, что Питер наблюдает за мной. Внимательно. И улыбается. Когда возвращаемся в дом, стряхивая с волос капли, натыкаемся на родителей Питера и Риту. Все втроем они стоят, раскрыв рты, и сверлят нас глазами.

— Ну ладно, — бурчу, опустив голову, — я уже пойду…

— Постой! — мама Питера берет меня за руку. — Шон, верно ведь? Останься поужинать с нами…

Теряюсь и не знаю, что сказать, чтобы отмазаться, но Питер отвечает за меня.

— Конечно, — говорит, — ты ведь не торопишься?

Вот он специально, чтобы вогнать меня в зону абсолютного дискомфорта! Это такая месть за наши вылазки? Он ведь прекрасно знает, что нет у меня желания общаться. Он ведь наверняка знает от Риты, что у меня не особенно складывается коммуникация. Хотя откуда Рите знать, что до ее брата единственным человеком, с которым мы общались больше и чаще остальных, был даже не мистер Крипсон из школы. Это был психотерапевт.

Кстати, Рите, смотрю, идея моего присутствия на ужине тоже не сильно нравится. Пока Питер делает вид, что чем-то занят, его мама берет меня в оборот. Когда режу овощи для салата, смотрю на нож и всерьез думаю порезать себе палец. Помидоры с такой упругой кожицей — она чуть прогибается под лезвием, а потом поддается и лопается, и на доску проливается сок. Лук порей падает из-под ножа ровными белыми кольцами. Только хруст раздается от порезов, и острие проходит совсем близко к пальцам. Это еще одна штука, в которой чертовски трудно признаться. Желание причинить себе боль. Когда только познакомился с Питером, оно исчезло. Раньше резал себя, не сильно, выше запястья, на внутренней стороне предплечья. Сейчас и шрамы почти зажили, но после той нашей ночной игры на стадионе опять это сделал, трусовато, слабо, но все же. Мне было так хорошо бегать за мячом, падать на траву и представлять, что снова в команде, снова играю за школу. А когда вернулся домой, накатила пустота, прихлопнула меня бетонной плитой. Никакой команды для меня нет, вернее, меня нет ни для команды, ни для кого. И плита эта настолько тяжелая, что только каким-то чудом не придавливает насмерть. Но потом прилетает бабочка с опаленными крыльями в уродливых узорах, и имя этой бабочке — вина. Она опускается на плиту — и это последний грамм, который можно сдержать. Тогда беру канцелярский нож, которым режу бумагу для макетов. Это просто… Не могу объяснить или понять. Даже психотерапевт не может сказать ничего нового, кроме как «тебе надо простить себя». Но дело ведь не только в этом.

— Спасибо, Шон, — мама Питера кладет руку мне на плечо, и это отвлекает от мыслей о ноже.

Тут в кухне появляется мистер Грейсон. Он говорит:

— Ты крепкий парень, Шон! Я бы, скорее, подумал, что ты занимаешься каким-нибудь серьезным спортом, вроде футбола, а не архитектурой.

Он подходит и хлопает меня по плечу. Как раньше меня бывало хлопал отец, ободряюще, с гордостью. Давно не ощущал этого, поэтому напрягаюсь и даже вздрагиваю внутри. Мне хочется сказать, что не занимаюсь архитектурой, а просто клею макеты, и еще, что на самом деле играю в футбол. Но нет, не играю.

Когда мы уже за столом, вдруг становится неловко. Вроде, все нормально, но семья Питера как-то странно переглядывается, как будто что-то не так. Озираюсь по сторонам, натыкаюсь на лицо Питера (на его правую сторону) и только теперь, кажется, понимаю. Все рассажены так, чтобы не видеть эту часть.

— Мы очень рады, что у Питера появился друг, — нарушает молчание его мама, наконец-то! — Чем ты занимаешься, Шон? В смысле, хобби у тебя есть?

— Ээээ… Делаю макеты из бумаги…

— Ну да, мы видели, — миссис Грейсон улыбается. — Питер показывал.

— А спорт? — перехватывает мистер Грейсон. — Играешь во что-нибудь?

— Не особо, — пожимаю плечами и утыкаюсь в тарелку.

Все это время, после каждой фразы, Рита недовольно закатывает глаза и, в конце концов, не выдерживает.

— Да он школу прогуливает, когда торчит у нас! Его не аттестовали за семестр по трем предметам! Что же хорошего!

Питер стискивает зубы и бросает злобный взгляд на сестру. Их отец качает головой и смотрит на меня.

— Да, это нехорошо. Шон, не стоит пренебрегать учебой. Ты можешь приходить к нам и после уроков…

Киваю, глядя исподлобья на Риту. Она недовольно кривит рот, резко встает.

— И вообще он изгой! Его никто в школе ни во что не ставит! Тоже мне друг нашелся!

Она убегает наверх. Мне только и остается, что быстро встать, накинуть куртку и уйти, чтобы больше ни с кем не разговаривать.

Мотаюсь бесцельно на машине по городу, доезжаю до моста Чесапик Бэй, но в последний момент сворачиваю. Почему-то боюсь, что, въехав на мост, могу потом не вынырнуть. Вдруг мост поглощает людей, которые избежали наказания за преступления. Мне становится по-настоящему жутко. Две дороги моста кажутся зловещими.

Возвращаюсь домой поздно. Прямо в дверях меня встречает обеспокоенная мама и недовольный отец.

— Где ты был? — строго спрашивает он.

— Да так, у друга, ужинал…

Хочу проскочить по лестнице в свою комнату, но папа хватает меня за руку.