Катя Райт - Отторжение

Мне не хочется продолжать тему. И не только потому, что считаю, что мой срок никогда не закончится, просто неприятно говорить об этом. Воспоминания хватают за грудки раньше, чем успеваю даже подумать о том, чтобы быстро смыться. Вцепляются мертвой хваткой и потряхивают.

— Да брось! — Крипсон словно протягивает руку, чтобы освободить меня. — Не держи в себе! Расскажи!

И вдруг, неожиданно, рассказываю. Про самое начало. Тогда, почти сразу после того, как вернулся из клиники, где меня продержали месяц, пришел в школу. Помню — подхожу к своему шкафчику, открываю, а там все обклеено фотографиями Мэри-Энн Мэйсон и поверх — самые гнусные надписи, адресованные, конечно, мне. Это было жестко. Лучше бы меня избили всей футбольной командой, честное слово. Мне и без того было невмоготу. Невмоготу смотреть на себя в зеркало, а теперь на меня смотрели голубые глаза Мэри-Энн. У меня руки задрожали, губы дернулась. А все смотрели и шепотом говорили что-то. В тот же день ребята из команды окружили меня в раздевалке и сказали, что я исключен. Навсегда. И что Тим Портер теперь квотербек. Мою форму вытряхнули из шкафчика и бросили мне под ноги. А на следующий день меня не стало. И это было самое подходящее для меня чувство. Но не самое подходящее наказание.

— Я был говнюком, — говорю, — настоящим гондоном.

— Да ну, сынок, не наговаривай на себя! — утешает мистер Крипсон. — Тебе ведь тоже досталось…

— Я был настоящей сволочью. Всегда. Уже в средней школе, а уж как только перешел в старшую, тем более. Я много чего творил. Много чего такого, недостойного. В больнице и потом у меня было время обо всем подумать. И знаете, когда на тебя никто не смотрит, ты начинаешь сам на себя смотреть. Это отличный повод взглянуть на себя со стороны. И я был тем еще гадом. Я всегда был тем, кто травит. Всегда на стороне сильного большинства против слабых. Но что еще противнее — всегда был трусом. Всегда присматривал соперника послабее и начинал драку, только если заранее знал, что выйду победителем.

Сглатываю следующее откровение, которое уже подступает к горлу, и пулей вылетаю из каморки сторожа. Еду домой, а там долго не решаюсь войти, сижу на ступеньках крыльца и реву, как девчонка. Знаю, что для отца такой сын — самое большое разочарование. Ни один отец не хочет, чтобы его сын вырос трусом. Иногда мне кажется, что если бы можно было обменять детей по гарантии из-за брака, мой отец сделал бы это. Потому что такая низкая трусость, граничащая с малодушием, это редкий брак. Если бы были пункты приема негодных человеческих душ, может, сам бы туда сдался. С того момента, когда моя трусость схватила меня за яйца, уже год прошел, а все еще тлеет внутри это чувство невыносимого отторжения. Только с Питером мне хорошо. Он настоящий герой. Он — все, чем никогда не стать мне.

Я сказал Шону, чтобы не появлялся больше. Прошла уже неделя одиночества. И вот сегодня ночью, когда все уже спят, в мое окно стукается камешек. Я пугаюсь, подскакиваю и думаю, что кто-то из класса Риты добрался до нашего дома. Я думаю, вот сейчас они будут барабанить в окна, выманивая меня наружу, а когда я выйду, пытаясь прогнать их, снова сделают мерзкие фотографии и будут пересылать их в соцсетях. Я накрываюсь одеялом, чтобы скрыться от ночных призраков, но через минуту снова слышу звук ударяющегося о стекло камешка. А если они не перестанут и разобьют окно? Что если следующий камень будет больше? Может, надо позвать родителей? Но я прибит к кровати своими страхами. А что если один из этих камней когда-нибудь попадет мне в голову? Или в Риту? Если они решились подойти так близко к дому, то совсем спятили. Следующий камешек ударяется в стену — промазали. И потом наступает затишье. Я высовываю голову из-под одеяла, надеясь, что этот кошмар закончился, но тут слышу стук и вижу в свете луны тень прямо на подоконнике. Кто-то влез на крышу. Тень стучит в стекло. Настырно, но вежливо. Страх, что кто-то посторонний увидит меня, стягивает все мышцы. Страх становится невыносимым, потому что уж точно тот, кто влез ночью на крышу и бросался камнями в мое окно, имел не добрые намерения. Что делать, сидеть в кровати, сливаясь с простыней, и ждать, пока эта тень ввалится в окно, или вскочить, быстро выбежать и позвать родителей? Унизительно. Семнадцатилетний парень бежит в ночи к маме и папе, едва не обоссавшись. От такого меня самого стошнит. За окном опять стучат. Настойчивее. И потом — голос.

— Блин, Питер, открывай уже! Я сейчас упаду, на фиг!

Это Шон? Я не верю своим ушам.

— Шон? Это ты? — спрашиваю больше у темноты, чем у тени за окном — от нее меня все еще потряхивает.

— Да блин, а кто еще! Черт, открывай же! Впусти меня!

Темнота как будто начинает светлеть. Чернильные пятна страха расходятся, растворяясь в ней. Я медленно вылезаю из-под одеяла, крадусь к окну. Может, лучше было бы позвать родителей? Может, это вовсе не Шон, а кто-то…

— Питер! — я слышу, как Фитцджеральд буквально рычит за окном. — Да ты что, твою мать! Открывай!

Это точно он. Нет сомнений. Я же всегда могу захлопнуть окно, если почую неладное. Я открываю, и Шон буквально вваливается в комнату. Я отхожу в сторону, поглядываю на окно — нет ли там еще кого-нибудь, но потом ловлю себя на мысли, что доверие к этому рыжему парню больше, чем страх. Потому что боюсь я всех, почти без разбора, а Шон, вот он, очень осязаемый и конкретный. Надо же, как перед одним человеком отступают все призраки. Может, это потому что у Фитцджеральда есть имя, а у всех тех, кого я боюсь, нет. Ведь в этой массе и одноклассники Риты, и ребята из моей бывшей школы (которые вообще остались в Бостоне), и продавщицы в супермаркетах, и водители такси, и просто прохожие. А Шон Фитцджеральд, он один.

— Черт! — он встает на ноги и отряхивается. — Чуть не упал там, Питер! Что так долго! Только не говори, что ты дрых!

— Я не дрых…

Он застал меня врасплох, совершенно выбил из колеи. Я хочу ему задать десятка два вопросов: что он тут делает, зачем залез через окно, что ему вообще нужно. И еще: не обижается ли он на меня за то, что я просил его не приходить, не привел ли кого-то, не передумал ли быть моим другом. И самое главное: почему к нему так относятся в школе, кто он такой, что натворил. Но Шон меня опережает.

— Собирайся! — говорит он. — Поехали!

— Куда? — я таращусь на него в темноте комнаты.

Он не видит моего лица, я уверен.

— Поехали на стадион! Поиграем в мяч!

— Что? — я отступаю на два шага.

И дальше Шон говорит очень быстро, не давая мне вставить ни слова.

— Футбол. Питер, поехали, сыграем в футбол. Со мной. Не бойся, я все продумал. Ни одна живая душа тебя не увидит. Команда на выезде, в районе стадиона пусто. Я все устроил. У меня есть ключи и доступ к щитку, чтобы включить свет. Сторожа нет сегодня, так что полная безопасность. Просто часик покидаем мяч, а? Только не говори, что ты не поедешь! Я столько это все готовил.