Катя Райт - Отторжение

Мы стали искать новые клиники и возможности, а к моим кошмарам добавилась новая боль. Я физически ощущал во сне, как отваливается шматками кожа, чувствовал эту гнойную жижу под шрамами. А лицо стало только хуже, стало похожим на фарш.

Второй раз мне пересадили искусственную кожу. На этот раз все сошло через два дня после того, как сняли бинты. Сошло очень болезненно, как будто по лицу водили наждаком.

— Я не хочу больше никаких операций, пап, — шепчу. — Правда, не надо.

— Я верю, Питер, на этот раз все получится. Они делают новые анализы, у них тут суперсовременные технологии…

— Ничего не получится.

Мы молчим и смотрим каждый перед собой, а потом мама приносит чай и спрашивает:

— Кто такой этот Шон Фитцджеральд?

— Мой друг, — отвечаю, и на лицах родителей всплывают такие выражения, что, кажется, ни один ответ не удовлетворит всех написанных там вопросов. — Можно не говорить об этом? Давайте просто закроем тему, ладно? Как там Рита?

— Все будет хорошо, — говорит мама и гладит меня по волосам.

— Спасибо, мистер Крипсон, — говорю.

— Да ладно, — он машет рукой. — Знаю же, как ты, небось, соскучился по мячу. Посидишь немного тут, пока все не разойдутся?

Мистер Крипсон школьный сторож и уборщик. Днем он тенью прохаживается по коридорам с тележкой, набитой чистящими средствами, а по ночам сидит в своей коморке на чердаке. Он же отвечает за ключи от всех школьных помещений, за вход на стадион и за освещение. Из маленького окна в его комнатушке стадион просматривается отлично. Поэтому и прихожу к нему, чтобы посмотреть игры. Он пускает меня с удовольствием. Он, кажется, единственный в нашей школе, кто нормально и подолгу говорит со мной. Иногда у него бывают сигареты и даже пиво. Он знает, что мне можно доверять такие секреты. Он вообще всё обо всех знает, этот тихушник Крипсон. Мы издевались над ним, бывало, оскорбляли. Называли не иначе, как Крипс. Мы не знали его, а теперь они его не знают. А теперь он единственный, кто со мной общается. Ученики — такие заносчивые идиоты, считают себя выше простого уборщика. Конечно, кто он такой, ходит со шваброй и метлой, поднимает наш мусор. А мы порой специально что-нибудь кидали — обертку от шоколадки или банку от сока, или яблочный огрызок, чтобы посмотреть, как Крипсон будет это убирать. Он никогда ничего не говорил, никогда не делал нам замечаний, хотя, откровенно, по большей части мы вели себя как оторванные засранцы. Никто ничего не знал о Крипсоне. Да и сейчас не знает. По школе ходят всякие слухи, что он воевал в Афганистане, или в Ираке, или еще где-то, или сидел в тюрьме. Некоторые говорят, что даже за какие-то преступные действия против детей. Но это чушь — его бы тогда к школе на пушечный выстрел не подпустили. Никто никогда не думает, что за люди такие, как мистер Крипсон. Дети уж точно не думают. Но и учителя не особенно к нему проявляли уважение. Мы видели, как с ним не здоровались. Видели, как трудовик презрительно морщился, если Крипсон проходил достаточно близко от него, как мисс Суонк брезгливо просила его выйти из кабинета. Директор мог отчитать Крипсона при учениках за не выключенный свет или переполненные мусорные баки. Не то чтобы такое часто случалось, но несколько раз точно было. К уборщикам ведь нет жалости. И когда приходишь в школу, как-то сразу включаешься в общие правила, вступаешь в игру и работаешь в команде. Команда бросает оскорбления, и ты бросаешь. Это как в футболе: вы просто разыгрываете нужную схему. Не для того, чтобы выиграть, а в качестве тренировки. Но именно Крипсон оказался единственным, кто встал на мою сторону, после того как меня исключили из команды. Исключили, вообще-то говоря, из всей жизни, но из команды — официально. Это сейчас меня просто не замечают, а сначала все было сурово. Положенная доля травли мне досталась. Вполне заслужено, но не это главное. Не появляться на футболе, где меня бы забросали банками из-под колы, на самом деле, было не смертельно. Банки не убивают. Просто невозможно было смотреть в глаза, ни учителям, ни бывшим товарищам по команде, ни родителям. Помню, прятался за углом. Выглядывал оттуда, опасаясь, как бы кто не заметил меня. Игру оттуда было, конечно, не видно, да и вообще — только край стадиона. В один из вечеров кто-то положил мне руку на плечо. Клянусь, несколько секунд боялся обернуться — думал, что это кто-то пришел меня наказать, что меня изобьют сейчас до смерти. Что было бы не таким плохим вариантом, если уж по-честному. Но когда все же обернулся, увидел Крипсона, и да, тогда мне и в голову не приходило называть его мистер.

— Хочешь посмотреть игру, Шон? — сказал он, и меня передернуло — он знал мое имя. — Пойдем со мной! — он кивнул куда-то вверх. — Не ложа, конечно, но хоть издалека посмотришь.

И мы пошли в его каморку. Там, в комнатке под крышей, было свалено столько всякого школьного хлама — просто не описать — а из окна виден весь стадион. И маленькие фигурки игроков, бегающие по полю.

С тех пор частенько смотрю матчи из каморки сторожа. Здесь, в куче ерунды на выброс, мне удалось откопать старый футбольный мяч и шлем одного из игроков, какого-то парня из шестидесятых.

Сегодня мистер Крипсон рассказывает, как включить свет на поле, хотя и так ясно. Он говорит, что не будет запирать щиток и дает мне ключи от ворот.

— Как ты один-то собираешься играть? — посмеивается он и протягивает мне открытую пачку сигарет.

— Да есть там план, — говорю и беру сигарету.

— Ну ладно.

Он прикуривает сначала мне, а потом и сам затягивается.

— Почему вы работаете сторожем, мистер Крипсон? — спрашиваю осторожно.

Он морщится.

— О вас много чего говорят, — продолжаю. — Ну, знаете, всякие слухи нехорошие.

— Да ладно? — он так искренне вскидывает седые брови, как будто и в самом деле ничего не знает. — И что же за слухи?

— Ну, разные, не очень приятные.

— Так какие? Не увиливай!

— Нет, вы сначала ответьте!

— Я просрал свою жизнь, сынок, — грустно начинает он. — Школу не закончил даже. Со всякими ненадежными ребятами знался. В тюрьме бывал, да, правда, но не за то, за что говорят. Знаю я, придумывают. Так, стащил кое-что, но жизнь мне это испортило. Не сбивайся с пути, сынок, — он смотрит на меня пристально. — Всяких ошибок можно понаделать, даже самых страшных, даже непоправимых, но главное, с пути не сбиваться, не убегать от мира, не прятаться от этих ошибок, понимаешь? Потому что как только начинаешь прятаться, бежать, сломя голову, так обязательно встрянешь в какие-нибудь неприятности, из которых не выберешься. А уж если завязнешь…

— Не всегда так получается, — перебиваю тихо.

— Что? Не бежать?

— Угу.

— Да брось, парень! — он хлопает меня по плечу. — Ты свое уже получил. Оттрубил срок. Может, и хватит…