Валерий Лаврусь - Очень Крайний Север

— Ладно, давайте закругляйтесь, я пойду обед накрывать, — и Юрка пошлёпал в сторону «шишиги».

Вечером они приготовили уху. Что это была за уха! Вываренные окуни дали первый навар. В него они положили три щучьи головы и варили ещё минут пятнадцать. В конце Сашка добавил щучью икру, печень и сердца от этих и ещё четырёх пойманных щук. Гришка настоял на луке и картошке, но они уже не могли испортить вкус.

Допоздна хлебали уху, ковырялись в окунях и щучьих головах — благо освещение в кунге было всегда, — пока не насытились и не отвалились, как тот кот из мультфильма про блудного попугая.

— Да-а-а… — протянул Гришка, ополаскивая руки, — жаль всё-таки, что водки нет!

— Да… д-да хрен с ней, — заикался Сашка, разбирая ещё одного, уже пятого «последнего» окуня, — так бы водку пи… п-пили, а так у-у-уху ели. Это же совсем другое у-у-удовольствие! — и сходу тыльной стороной ладони припечатал заблудшего осеннего комара. — До-дохлый уже зараза… — констатировал Сашка и сытый отвалился от стола.

Многие согласятся, что пусть уж лучше тысяча злодеев-пауков, чем одна сотня комаров или мух, даже совсем маленьких, с фонариками и женатых… Банально известно, что всю эту летающую нечисть бóльшая часть населения России на дух не переносит. И не только России.

А за что любить? Кому нравится, когда зудит надоедливое насекомое — и не столько кусается, сколько приводит в бешенство и мешает спать? Каждому знакомо то мстительное наслаждение, когда, притаившись под одеялом, наконец дождёшься того, чтобы вампир присел на тебя (ему даже можно позволить вогнать хобот, чтобы он, гад, быстро взлететь не смог), и как только он расслабится и начнёт сосать кровь, резко хлопнешь себя по лбу (уху, лицу, плечу — нужное подчеркнуть) и с удовольствием разотрёшь противное насекомое… А, сволочь!

Везде они нас преследуют. Везде! Портя самые прекрасные моменты жизни: вечернюю прогулку с девушкой на набережной Волги, туристический поход в Карелию, рыбалку на Селигере… И нет от них спасу!

Юрка думал, что о комарах знает всё, пока не попал на Север.

Первое знакомство с северным комаром у него случилось на полевых работах на Восточно-Таркосалинском месторождении. Тогда, 7 июня, он стоял по колено в снегу, а вокруг вилось облако комаров. «Облако» — не преувеличение, а единица измерения: одно облако, два облака, три… Славка бил по плечу, считал убитых комаров и со смехом уверял: комар-то не промысловый, так… ерунда, на ладони только пятьдесят трупиков… Вот если бы семьдесят! Или девяносто… Тогда — да, тогда комар «встал на крыло».

Размером северный комар не вышел — мелковат. Врут, когда говорят, что он не помещается в зажатой ладони: с одной стороны торчат ноги, с другой — «клюв». Врут! Но размер в данном случае — не главное. Жрёт толпа, а не размер.

Хуже комара — слепни. Этой твари хватает везде, но на Севере она какая-то шальная, отчаянная. Её там столько, что ветровые стёкла в июле приходится отмывать специальными средствами, ничего не видно из-за клякс от разбившихся гигантских мух. А как кусаются слепни, знают все. Но мало кто из «белых» людей знает, что слепни являются одной из главных причин смертности оленят в стадах у ненцев. Молодняк в буквальном смысле зажирают! А ещё есть оводы, которые портят шкуры взрослым оленям, засаживая личинки под кожу. Одним словом, мразь!

Но есть нечто, что хуже слепня…

Мошкá! (Вот так, с ударением на последний слог. Мóшки — это такие мелкие мушки в средней полосе, которые толкутся над землёй на закатах, самое большое горе от них — если попадут в глаз. А на Севере — мошкá.) И безусловно, пальма первенства в поедании людей и других теплокровных на Севере принадлежит ей. От комара и слепня спастись можно плотной одеждой, от мошки спасенья нет. Мошка кусает не слёту, как комар или слепень, — она кусает, забравшись под складки одежды, проползая под резинками носков, курток, рукавов, трусов. При этом она не пьёт кровь, как делает всякий порядочный, уважающий себя комар. Она жрёт человека — живьём ест в самых нежных местах. Спрятаться от неё можно только в закрытых помещениях: в палатке, в доме, в квартире. «Мошка в доме — не хозяйка». Но в лесу или на улице… полный беспредел.

У Юры с мошкой сложились особые отношения. Первый в году укус мошки для него был как прививка. Его кусали в шею, и та отнималась на несколько дней. Ни повернуть голову, ни наклонить — Юрка так и ходил, как статуя. Через три дня укус проходил, и после можно было жрать Юрку сколько угодно до следующего сезона — он только чесался, как блохастая собака. Впрочем, не у него одного организм проявлял такую жёсткую реакцию на укусы мошки: у Нестора Полищука, например, развивался отёк лица. Бр-р-р-р!

И никакие репелленты на неё не действовали, а на «Дэту» и вовсе реакция была нулевая. Хоть залейся! (От комаров «Дэтой» приходилось умываться и мыть ею руки.) Что помогало смягчить атаки мошки, так это дёготь. Но, кажется, он не столько отпугивал её, сколько маскировал человека. Поэтому для всей северной летучей дряни аэрокосмогеологи готовили специальную термоядерную смесь: две части «Дэты» на одну часть дёгтя.

Представляете, какими красавцами они возвращались через неделю летних полевых работ? А как пахли? Кстати, полевую одежду поэтому и не стирали: чтобы насквозь пропиталась «ядерной» смесью. И, кстати, становится понятно, почему коренное население почти не моется: зимой холодно, а летом защитный слой смываешь.

Весь этот летучий антураж существовал не только к полевым работам, но и к рыбалке, к охоте, к сбору ягод и грибов. Грибы на Севере никто не собирает, степенно расхаживая по лесу. Нет там такого удовольствия. Собирают на предельной скорости, чтобы набегающий поток сдувал комара и мошку.

А в общем… Всё бы ничего — живут же в таких условиях ханты, манси, ненцы и ещё десяток-другой коренных народностей Сибири, Аляски и Канады, но встреча с мошкой может поставить человека на грань жизни и смерти… Укусы всей этой насекомой твари чреваты жёсткими аллергическими реакциями. Поймал такую реакцию и Юрка.

К концу 90-х он уже несколько лет работал в Северной нефтяной и, слава Богу, на полевые не ездил: только за грибами и крайне редко — за ягодой. Хуже каторги, чем сбор ягоды, на Севере нет! Особенно клюквы. Ползаешь по болоту в болотных сапогах, под тобой колышется и хлюпает няша, руки сырые, задница сырая, колени сырые, если ветра нет и тепло — жрёт комар и мошка, если ветер — холодно, сбор-то обычно проходит в конце сентября. Как-то братья всё на той же Тырель-Яхе полдня собирали клюкву по холодине, выпили бутылку водки… и ни в одном глазу. Чуть не околели на том болоте. Так что Юрка обычно говорил: «Не я эту ягоду сажал — не мне её и собирать!». А если отвечали: «Небось, морсик клюквенный-то любишь?», парировал: «Обойдусь!» — и шёл покупать ягоду на рынке.