Александр Проханов - Громкая тишина

И когда раздвинулись горы, затемнел впереди хвост застывшей колонны, раздались прямые, неослабленные звуки стрельбы — твердые пулеметные очереди, частые автоматные россыпи, кашляющие, харкающие залпы спаренной зенитной установки, когда эти звуки толкнули его, и пахнуло бензиновой вонью, замелькали цистерны КамАЗов, пустые кабины, и водители, упав на скаты, из-под колес пускали ввысь трескучие бледные трассы, он, комбат, прокрутил в глазницах всевидящие глаза — по кручам, по небу, по трассе, обнимая единой горячей мыслью это первое, яркое, яростное мгновение боя.

Впереди, запрудив дорогу, горели два наливника. Один, переломившись, свернув кабину, горел желтыми космами. Проливал, выплескивал на дорогу жидкое пламя, и это пламя отражало само себя, расплывалось, окружало черный, набухающий в огне наливник.

Второй КамАЗ уткнулся в первый, горел вяло, дымно. Из пробитой цистерны хлестала солярка, под разными углами, с разной кривизной, желто-прозрачные хлещущие струи. И в этих струях, в дыму, метался водитель, беспомощный, ошалевший, страшась загоревшейся, готовой взорваться машины, не в силах ее покинуть, не в силах обогнуть мешавший головной наливник.

Пулеметы душманов, сделав главное дело, остановив колонну, били с двух ближних гор по разные стороны трассы. Зенитная установка на открытой платформе вертелась на обе стороны, дергалась трепещущими, рваными факелами, сыпала, сорила гильзы. Артиллеристы молотили по кромкам гор, пытаясь засечь и нащупать пулеметные гнезда. Закупорить их, вколотить в скалы раскаленные гвозди снарядов.

Все это увидел и понял комбат. Увидел лежащего на земле у тяжелого ребристого колеса капитана, старшего колонны. Того, белесого, с кем недавно обменялся приветствиями, старого знакомца, чье имя так и не успел узнать. Капитан лежал навзничь, голый по пояс. Два солдата бинтовали ему грудь белым широким крестом с расплывавшимся красным пятном. Лицо капитана было бледным. Открытый рот часто дышал. Пшеничные усы казались темными на бескровном лице. Все это увидел комбат, различая одновременно на дальнем склоне среди солнечных лучей и теней, среди поднятой минометами пыли чуть заметную вспышку — пламя душманского пулемета.

С брони перепрыгнул на платформу, где стреляла установка. Поскользнулся на гильзе. Ворвался в крутящийся вихрь стали, дыма, брызжущей меди, раскаленных кричащих лиц.

— Работай по сопке справа! Твой сектор… Левая моя! Режь ее по первой трети от вершины! Там пулемет! — крикнул он в ухо под каску распаленному артиллеристу. Снова длинным прыжком возвратился на БТР, который уже двинулся, уже нес его на себе, и башня с дырчатым пулеметным кожухом поворачивалась к горе. Ствол задирался вверх до упора и первая долбящая, сотрясающая броню очередь ушла к вершине, и заложило уши, даже сквозь танковый шлем.

— Пулеметчик! Кудинов! Работай короткими! Оглядись!.. Водитель! Нерода! Давай аккуратней вперед! На огонь давай продвигайся… Только тихо, в лужи не лезь! Чтоб нам не испечься!..

Душманы на горах, подбив головные машины, задержав колонны, теперь подбирались к другим неподвижным КамАЗам.

Две очереди прошли по бетонке, оставили мучнистые белые метины рядом с машиной, рядом с лежащим солдатом. Плеть удара пришлась совсем близко, и солдат отшатнулся, ощутив хлестнувшую, промахнувшуюся смерть.

Словно лязгнула стальная скоба, защелкнула замок — так почувствовал комбат свое включение в бой, замыкая на себя бьющие с горы пулеметы, энергию и волю врага на свою волю и страсть, на броню БТРа, на огненный стук пулемета, отвлекая от столпившихся беззащитных машин разящие трассы. Одна из них, пущенная по его транспортеру, прострелила, пробуравила воздух над самой его головой, канула в бурлящую реку.

Он падал в люк, где в сумерках у бойниц сидели солдаты. Снова подымался на свет, в блеск, дым боя. Корректировал минометные залпы, приближая плотные тампоны разрывов к редким, едва заметным отсветам стрелявшего с горы пулемета. Наваливал взрывы на невидимый у вершины окоп, где, раздвинув ноги, лежали враги. Прижимал их свистом осколков, не давал подняться, приближал удары к их потным горячим лицам.

— «Сто шестнадцатый», «Откос»!.. Так работай! Маслаков, еще раз добавь! Из всех труб!

Наливник горел все сильнее. Цистерна, охваченная пламенем, напоминала огромный рыжий цветок. Лепестки огня и черная сердцевина цистерны. В этой сердцевине накалялось топливо. Расширялось, испарялось, вылетало сквозь пробоины кипящими струями газа. Вот-вот разорвет обшивку, шарахнет взрывом. Наливник, готовый взорваться, был погибелью всей колонны. Накаляя пространство, отпугивая, выжигал все живое. Был готов поджечь другие машины, сдетонировать вдоль колонны череду взрывов. Его, этот головной наливник, не выпускал из виду комбат. Двигал по обочине транспортер, обрабатывал склон пулеметом.

Был страх. Была забота. Была стремительная на пределе сил и умения работа. Было яростное знание об этом бое, о себе, умеющем вести этот бой.

Он двигался вдоль подножия, вонзая в вершину очереди. Получал ответные. Связывался с противником в клубок огня, стремясь достать его там, в расщелине, где — кошма, патронные ящики, накаленный стрельбой пулемет, и в дергающем черном зрачке, сквозь прицел, движется его транспортер.

Он услышал приближение Клименко. Сначала по рации, по клекоту позывных, по голосу ротного, окликающего из-за гор своего командира. Потом — по рокоту двигателей, по новым долбящим звукам, вонзившимся в солнечный воздух. Два транспортера возникли, стремительно огибая колонну, попеременно, на две стороны, работая пулеметами. И майор, выглядывая из люка, кивал, одобрял, поощрял. Умно, точно врезался в бой ротный, вцепился пулеметами в вершины гор. Нашел безошибочно место среди застывших КамАЗов, строчащих из-под колес водителей, двух стреляющих гор.

— Клименко, прикрой мою сторону! Иду к голове! — только и сказал он ротному, понимающему его с полуслова сквозь хлюпанье и шипение эфира. — Нерода, ступай потихоньку! За дымом, за дымом держись! Скрывайся в дыму! — не приказывал, а просил он водителя, подводящего транспортер к черному шлейфу копоти, чтобы спрятаться от пулеметов в жирную душную тьму. — Кудинов, по вспышке работай! Возьми под обрез! Подлинней бери, подлинней! — корректировал он стрельбу пулеметчика. — Ну, Светлов, а сейчас твое дело!

Транспортер окутывался зловонием и копотью. Пробирался сквозь космы дыма. Приближался к пожару, к треску, шипению и хлюпанью. Головной наливник свистел, как огромный примус. Комбат, тесня транспортер к обочине, приближался, чувствуя напряжение цистерн, натяжение всех швов и обшивок, удерживающих энергию взрыва.