Владимир Казаков - Воскрешение на Патриарших

Единственно живым существом казались лишь дрожащие огоньки уже знакомых мне автоматов с газировкой. Впрочем, нет, ощущалось присутствие огромного организма бассейна «Москва». Хоть самой воды с бульвара не было видно, чувствовалось, что купель будущего храма тяжело и как-то очень широко дышит. Но все это удивительным образом только обостряло тишину и пустоту города. Я поднимался по бульварам к Пушкинской площади.

Стеклянный стакан, нанизанный на железную лесенку – место обитания милиционера-гаишника у Никитских ворот, был тускл и пуст. Зря эти сооружения убрали в двадцать первом веке. Дурь-дурью, а все равно было в этих стаканах-рюмках милицейских что-то живое, человеческое. Мент в нем был сказочен и походил на Соловья-разбойника, сидящего в гнезде на пятисотлетнем дубе.

Кстати, лес. Меня последнее время, в той будущей жизни, все время волновала одна глупая и наивная мысль. Но избавиться я от нее не могу. Вот Москва, центр. Тверская, сейчас, в 79-м, улица Горького. Никитские ворота. Спутанный клубок переулков между ними. А ведь раньше здесь был лес! Там, где асфальт, где незыблемое на моей памяти здание Консерватории, или вот тут, совсем рядом, где храм Вознесения Христова или волшебный особняк Рябушинского, вместо всех этих констант жизни был лес! Иногда дремучий, с непроходимым буреломом, иногда светлый и солнечный, с веселыми рощицами. Переулок Садовских, катящийся вниз от Тверской к Трехпрудному переулку – был обычным лесным косогором. Где наверняка росла земляника и в июньский зной сновали ящерицы. Козихинские переулки – это же гадючье болото. Со сломанными стрелками осоки, клюквой, камышами и хлюпающими тропинками.

И иногда, когда я пристально смотрю на город, его здания, улицы, площади вдруг начинают мерцать и растворяться. И на их месте проступает здоровый русский лес. Со своими премудростями, страшилками и свободой. Город условен. Он «и. о.», исполняющий обязанности места жизни, на самом деле здесь царствует лес, природа в ее естестве.

Как-то однажды, недавно, о господи, ну в будущем, я ездил в Абхазию. Примерно в те места, куда звала меня еще вчера Ленка. И вот там меня поразило то, насколько природа, лес, быстро забирает город. Обратно в себя. После гражданской войны некоторые села и районы городов не восстанавливали, там так и остались проткнутые пулями остовы домов, человек не вернулся в них, и сразу лес, а там он буйный, с лианами и яркими до приторности цветами, захватил пространство. Появились звери и птицы. Лес ожил. И самое интересное, что это выглядит нормальным. Естественным! Словно так и должно быть. Лес вернул свое.

Так и здесь, в Москве. И я знаю, если что произойдет, лес заберет свое. И не важно, что его сейчас нет. Неважно. Надо только видеть это. А в случае чего, он развернется мгновенно, зримо и широко. Как законный хозяин.

У памятника Тимирязеву я наконец рухнул на лавочке. Что же произошло со мной на самом деле? Почему никак не кончается этот сон? Или это не сон, и мне суждено зависнуть между эпохами навсегда? Быть нигде, ни здесь, ни там?

На самом деле, вопросы городского лесоводства, философия ментовских «стаканов» и все эти никчемные вопросы интересовали меня сейчас в меньшей степени. Если честно, на данный момент в никакой. Я просто пытался заполнить ими мозг. Вытеснить оттуда единственно здравую, четкую и совершенно точную мысль. Какая же я скотина и трус. Я же сбежал от Ленки, я испугался своего счастья, которое – вот оно, вот, совсем рядом, только протяни руку.

Кстати, за вчерашний день, а он был без сомнения главным в нынешней жизни, я умудрился не выпить ни глотка. Вот чудеса-то!

И самое скотское то, что я заранее знал, что сбегу, хотя прятал эти мыслишки так тщательно, так вглубь, прямо на донышко того болота, что называется у меня душой. Так было всю жизнь, я ждал и потом бежал от того, чего наконец дожидался. У меня возникает человек, который меня любит, любит! Наконец живой. Не стандартные фантомы, которыми была забита моя жизнь, а осязаемый человек. Хороший человек. Прекрасный человек. Именно тот, который мне нужен. И не важно, что это происходит в прошлом. Не важно. Для меня это прошлое – будущее, неужели непонятно? И любовь настоящая, живая, вечная, при чем здесь времена и эпохи! Я даже этого осознать не могу. А поняв это, дождавшись ее, бегу прочь.

Сейчас я оставил счастье там, в Коробейниковом переулке, и я туда больше не вернусь никогда, как никогда не возвращаются реально в свою молодость. И решаться на счастье нужно было не сейчас. Не в тот момент, когда я осторожно и подло вылезал сегодня из-под одеяла, чтобы ее не разбудить, а раньше. Раньше! Я вспоминал на пароходике своих баб, с которыми ничего не случилось у меня, так вот, решаться нужно было с ними. Точнее, с ней одной, повторяю, неважно, как ее звали в тот момент. Ленка – это итог. Демонстрация моей беспомощности. Тем более, что в этом мире, да мой это мир, мой, несмотря на изменившееся время, я никак не могу найти себя.

Вот, наверное, это как раз главное. А Ленка, любовь – лишь следствие. «Ведут знатоки». Что это я так расфилософствовался? Карфаген должен быть разрушен! Или пусть пока постоит?! С любовью все ясно и очевидно. Иного и ожидать было трудно. Что теперь?! А теперь, раз и так все кувырком, я должен, просто обязан увидеть себя самого. И будь что будет.

Тверской бульвар между тем обрастал людьми. Начиналось очередное утро. Человек естественен в городе, он его часть. Поэтому так пугающе странны города без людей. Вот и сейчас люди заполняли его вновь. Это как на пустой початок кукурузы вновь нанизывались зерна. А к вечеру произойдет все то же самое в обратном порядке.

А что я? Мне-то что делать? Шанс любви я вычеркнул своими мозгами. Теперь, думаю, остается последнее. Да. Надо идти к себе. Чушь какая. А ведь больше нет никаких смыслов в пребывании здесь, в этом мире. Я должен увидеть себя, и тот «я», возможно, скажет мне самую главную вещь. Ради чего это все. Господи. Как же я не понял-то! Это не он мне, а я ему должен сказать! Я должен схватить себя молодого за шиворот, тряхануть, дать по морде и заорать – очнись! Не бойся ничего! И не жди! Действуй сейчас. Никакого потом нет. Потом жопа и беспомощность. Да уж, герой. Это я «Терминатора» насмотрелся. Что уж там.

Стоп. Вспомнил. Вспомнил, что я делал 24 мая 1979 года. Фантастика, но я вспомнил! У Реваза, одноклассника, сегодня день рождения! Реваз из московских грузин. После школы я его больше и не видел. И мы соберемся с приятелями, одноклассниками у него дома, за Елисеевским магазином, в Козицком переулке. Накупим в том же Елисее кубинского рома «Гавана Клаб». От неопытности много. Он дешевый был тогда. И я впервые в жизни напьюсь. Поэтому и запомнил тот день.