Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

Сразу же внесём ясность: всё, о чём пойдёт ниже речь, не имеет ни малейшего отношения к продовольственному вопросу. Проблема, поднимаемая нашим движением, не может и не должна решаться с позиции прагматизма. Всякие рассуждения о какой-либо практической выгоде мы отвергаем категорически. Мы – эстеты. Но, будучи эстетами, мы восприимчивы и к вопросам этики, особенно в той её части, где речь идёт о свободе выбора.

Да, именно так: Декларация прав человека и общечеловеческие представления о культуре питания – вот те киты, на которых держится гуманистическая антропофагия.

Как бы ни были примечательны процессы, протекающие в новой геополитической структуре, сколь бы ни были существенны события, свидетелями которых нам доводится быть, несравненно важнее происшедшее в умах людей, в сознании общества, решительно ставшего на путь оздоровления.

Изменения в этой сфере поистине грандиозны. То, что вчера казалось нам чёрным, сегодня видится не иначе как белым. То, что вчера было гонимо как зло, ныне предстаёт в своей первозданной доброкачественности. Недавно третируемое как извращенство – сегодня предмет престижа.

Общество избавляется от предрассудков. Нет сомнений, что и последний, самый живучий и самый нелепый из них, будет успешно изжит. И тогда никто не побоится сказать о себе:

– Я уважаю принципы гуманистической антропофагии.

– Я сочувствую просвещённому людоедству.

– Я сам людоед и горжусь этим!

Почему же, спрашивается, так живуч этот позорный предрассудок? Отчего при одном лишь невинном намёке на технику антропофагии лицо иного собеседника искажается гримасой брезгливости? Причины тому: невежество, духовная слепота, косность мышления, нежелание прислушаться к голосу разума. За что не любят у нас антропофагов?

Во-первых, раздражённо отвечают всезнающие оппоненты, за то вас не любим, что человек-де по природе своей непитателен. Но вам-то откуда известно, господа вегетарианцы? Вы разве пробовали? Если нет, то поверьте хотя бы на слово тем, кто более компетентен в этом вопросе. Здесь не о чем спорить.

Говорят, во-вторых, что безнравственно употреблять ближнего. Так уж и безнравственно? Не потому ли безнравственно, что мнит себя очень уж нравственным, так сказать, культурное общество? Но представьте себе, что некто, покоряя ваше культурное общество своей безграничной просвещённостью, доказывает с помощью неоспоримых аргументов, что нравственно, очень нравственно (пусть при определённых условиях) съесть ближнего, – и общество с ним соглашается. Как-то вы тогда запоёте?

В-третьих, боятся насилия. Напрасный страх. Мы против насилия. Быть или не быть съеденным – право выбора каждого. Людоедство без берегов – не наш лозунг. Гуманистическая антропофагия – это комплекс жёстких самоограничений, она предполагает взаимные обязательства между съедаемым и съедающим, их духовную близость.

Но кто же захочет быть съеденным? – спросят профаны.

Многие, многие захотят.

Но не многие удостоятся такой чести.

Мы не всеядны.

Прежде всего, должны огорчить склонных к суициду. Нам не нужны случайные люди. Нет, мы не можем помочь вам, разве что только заразим своим жизнелюбием.

Напрасно тянутся к нам самовлюблённые нимфоманы, искатели лёгкой славы, корыстолюбцы. Наши желудки для них надёжно закрыты.

Есть мы будем идейных друзей. И только.

Мы не принимаем жертв. Но мы ценим жертвенность как одержимость. Мы ценим жертвенность как страсть, как высшее проявление преданности идее, как безотчётный порыв, навсегда утоляющий нестерпимую тоску по, казалось бы, недостигаемой близости родственных душ (но нет, достигаемой!), как предельное выражение полноты бытия, понятой любящим сердцем, потому что только любовь (а не злоба, не ненависть), только любовь вдохновляет чуткого антропофага и только на любовь, на голос любви отвечает он возбуждением аппетита.

Мы реалисты. Мы отдаём себе отчёт в живучести предубеждений.

Но прозрение неизбежно. Близок день, когда слово «людоед» перестанет шокировать. Антропофаг сойдёт в ваш дом желанным гостем. Он будет наставником ваших детей. Он будет вашим советчиком и утешителем.

Газетные интервью с людоедами станут обычным явлением – таким же, как ныне беседы с писателями, биржевиками, гомосексуалистами, депутатами парламента, их жёнами.

Мы не претендуем на всё экранное время, но кто же выключит телевизор, когда на экране появится людоед?

Мы будем любить друг друга. Мы будем жить друг для друга.

Серьёзная угроза гуманистической антропофагии видится нам со стороны эпигонов. Мы не хотим профанации. Вульгаризаторы учения должны быть решительно осуждены.

Чистоту взгляда, незыблемость принципов, культуру приёмов мы лишь тогда сохраним, когда сумеем создать творческую дееспособную организацию. Мы не скрываем: наше движение – элитарное.

Право быть антропофагом в законодательном порядке следует закрепить только за членами творческого союза. Только выдержавший экзамен на человеколюбие и интеллигентность может приступить к практической работе.

Сеть службы знакомств и местных клубов обеспечит нам прилив новых творческих сил.

Замечательно время, в которое мы живём!

Как прекрасен окружающий мир!

Как хочется жить, любить и работать!

Антропофаг! Если ты действительно человеколюбец, посмотри внимательно на людей, улыбнись им, вдохни полной грудью!

1992

С хомутом Борис Васильевич опростоволосился – зря купил. Вместо пятого четвёртый, а ведь знал, знал, не тот размер, мал будет. Ан нет, купил-таки по наущению жены своей Елизаветы Петровны хомут, она одна во всём виновата.

Елизавета Петровна тогда, как вошли в магазин, первым делом – в посудный отдел, и чуть было чайник не приобрела заварной в собственность – элегантный такой, кобальтовый, с тремя такими золотниками на боку, такой в Ленинграде не купишь, – да уж лучше б она чайник этот купила, чем тот не тот хомут. Но, поставив на место чайник, стала обходить Елизавета Петровна стеллажи с хозтоварами; мухобойку, замок, мышеловку, ковёр, пылесос, бельевые зажимки, будильник – всё ей надо руками потрогать.

Борис Васильевич стоял, задумчивый, против злополучного хомута, к стене прислонённого, – всё смотрел, прикидывал, подойдёт или мал будет. В рюкзаке у него старые клешни лежали, так сказать, деревянное основание хомутовое, образец, – взял с собой для примерки. Елизавета Петровна подошла: