Виталий Бабич - Семь историй о любви и катарсисе

Мама вытерла слезу, которая одинокой капелью текла по её щеке.

— Почему у них с Галей ничего не вышло, не знаю. Может, она поняла, что любит его, когда было уже поздно?.. По рассказам наших общих знакомых я знала, что в последнее время, после смерти своей мамы — твоей бабушки — он болел, чаще был замкнутым в своих переживаниях, молчаливым… Но, знаешь, я верю, что при этом он… Как бы это сказать?.. Он как человек философски мыслящий не мог себе позволить пасть духом. Понимаешь?

Я кивнул уверенно: мол, понимаю, не маленький.

— А ещё был человеком очень ярким внешне, будто звезда заграничная. А главное — творящим от чистого сердца. Его картины, его песни, его стихи…

Она тяжело вздохнула и продолжила:

— Его стихи в то время, в начале семидесятых годов, может, и уступали чем-то творениям таких корифеев советской поэзии, как, например, Евтушенко или Рождественский, но по содержанию, наверное, были не хуже. А может, даже и глубже… Неповторимо глубоки. И очень оригинальны.

После этих слов папа Григорий, сидевший молчаливо всё это время рядом с нами за праздничным столом, подошёл к секции, открыл дверцу и взял в руки небольшую книжку. Он преподнёс её мне и сказал:

— Держи, Витольд! Это и есть наш с мамой главный подарок, который мы подготовили сегодня для тебя!

Я взял в руки эту книжку, где на скромной светло-серой обложке большими буквами было написано: «Витольд Туманцов. Поэзия моей души». Открыв сборник, увидел фотографию отца и был поражён нашим с ним внешним сходством.

— Это единственное фото Витольда, которое есть у нас. Есть благодаря Галине. А я… теперь просто обязана сказать ей, что у Витольда есть сын…

В тот вечер я прочитал залпом все стихи. И был поражён большинством из них. Мне многое было не понятно, не доступно. Я перечитывал сборник раз за разом, и проникался глубже его содержанием. Год за годом… И когда уходил на службу в армию, уже не было ни одной строфы, которая не отражалась бы своей трелью в моём сердце. Даже такие строки:

Недовольство. Замкнутость. Молчанье. Они перестали быть моими ненадёжными спутниками жизни лишь около тридцати пяти лет, когда я закончил заочное обучение на факультете журналистики МГУ. И в тот же год мы похоронили маму.

Я уже пять лет был женатым. У нас с Оксаной родился второй ребёнок — девочка. Назвали Машенькой. Сыну, Борису, шёл тогда четвёртый год.

Приобщение к сфере информации и коммуникации, участие в пресс-конференциях и презентациях, проведение интервью и опросов, способствовали развитию моей коммуникабельности, открытости. Я всё чаще острил, делал коллегам-дамам изящные комплименты. А самое главное — возобновил позабытое (после службы в армии) творчество: поэтическое. Этот скромный дар открылся во мне под влиянием того самого сборника стихов отца. Я не имел права его терять.

Было у нас и совместное творчество с женой — бардовское. Она работала учителем музыки, сочиняла красивые мелодии на мои прежние стихотворения и пела. Я ей аккомпанировал на гитаре. Мы часто выступали с концертами в Подмосковье и в самой столице. Выступали на фестивалях авторской песни в Санкт-Петербурге и Минске.

Москва, где мы жили в общежитии, начинала покоряться нашему дуэту, который уже перестали сравнивать с неповторимыми Татьяной и Сергеем Никитиными. Немногочисленные критики наших песен стали находить в них свежие, самобытные интонации, отличающиеся нас от классических канонов авторской песни. Но мы если и оставались широко популярными, то только в узких кругах. До большой сцены нам было ещё далеко, да и нашей целью она не была. Воспитание детей — бабушки-дедушки нам не помогали по причине их отсутствия, — семейные хлопоты, работа каждого из нас вне сцены, занимали наибольшую часть времени…

Прошло семь лет. Два с половиной года назад я поменял место работы и её профиль: бывший корреспондент-газетчик стал редактором сайта одного из самых крупных информационных агентств России. А продвижением агентства на отечественной и международной аренах занималась удивительная женщина — Лина Журавлёва.

Она устроилась на должность пиар-менеджера годом позже меня. До этого работала на телевидении. А заканчивала тот же факультет журналистики, что и я, в тот же год, но не заочное отделение, а дневное. И мы ни разу друг с другом не пересекались за время учёбы.

Целый год мы работали в одном просторном кабинете вместе с другими коллегами. Они в отличие от нас двоих, были заняты на неполную ставку. Поэтому я и Лина по несколько часов в день оставались в кабинете одни. В эти часы наше общение всё чаще стало выходить за рамки работы. У нас нашлось много общих тем, ведь Лина тоже, как и я, оказалась духовно-ищущим человеком.

Её жизненные ориентиры, вся её душа были погружены в православие. Она была способна испытывать на себе благодать Божию. И когда это просветляющее ощущение надолго покидало её, она терпеливо ждала не чувствуя себя счастливой.

Божия невеста — так иногда называл я её для себя, как обычно называют монахинь. Только Лина не стремилась уйти в монастырь, она видела своё место в так называемой светской жизни, жила в потоке креативных идей, в гуще событий современной Москвы. В церковь ходила по воскресеньям, подзаряжаясь там живительной силой на целую неделю. Эти две контрастные стороны её натуры — светская и религиозная — и делали Лину необычной женщиной, неординарной личностью. Кто не знал духовной стороны её существа, видел в ней одну из многих чертовски привлекательных, амбициозных, ну, и плюс ко всему ещё творчески мыслящих светских львиц. Когда она заразительно-зажигательно смеялась — в первый год своей работы в нашем агентстве она делала это часто, — мужчины (и коллеги, и клиенты, и партнёры) воспринимали такой смешок как знак её легкомыслия, заигрывания с ними. Поняв это, она стала смеяться реже в деловой обстановке.

В общем, нестандартность, многогранность её натуры всё больше привлекали моё внимание. Эта девушка по имени Алевтина из российской глубинки, из многодетной семьи сделала настоящий подвиг, приехав в Москву: выучилась на журналиста, стала одним из ведущих пиарщиков столицы — сама, без всякого роду и племени влиятельных особ, сотворила из себя бесподобную Лину.