Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Ложились спать сразу после ужина, так как бауэр, седоусый тиролец со множеством глубоких морщин на лице, хотя и не будил рабочих никогда, но сам вставал так рано и поднимал такую суету наверху на сеновале, что просыпались все.

– Ни за что бы не был бауэром, – говорил Янек. – Вставай раньше всех – ложись позже всех.

Чуть свет шла Броина доить четырех серых тирольских коров. Коровы еще сонные, лениво жевали жвачку, побрякивая колокольчиками на широких ремнях.

Захватив свой завтрак, Броина потом гнала коров в лес, на изумрудную лужайку, между двух клиньев елового массива. Там, в тиши, у весело звенящего прозрачного ручейка, Броина садилась на плоский камень, обмывала сначала ноги, потом умывалась сама, сушила лицо и руки еще слабыми лучами солнца и принималась за вязанье бесконечных шарфов для хозяйки. Сколько повязала она этих шарфов, чулок, кофт, шапочек и штанов для многочисленных бауэрских детишек, знает только ее хозяйка Матильда, да огромный сундук, что стоит в столовой под портретом Гитлера.

В вязанье проходил весь день. Броина вязала и пела свои польские песни про свою деревню, свои Карпаты, про свое небо, про свое солнце. Голос у нее был слегка простуженный, хрипловатый, но приятный, а главное, столько в ее пении было тоски и нежности, что однажды старик-лесник, тиролец с постоянно потухавшей фарфоровой трубкой в беззубом рту долго стоял у дерева, заслушавшись. Потом покрутил седой головой и проговорил:

– Ja, schnes Lied!..

В полдень Броина гнала коров домой и оставалась еще на полчаса на обед. Есть картофельного супа без хлеба разрешалось сколько угодно. Но Бранна всегда торопилась, так как жена бауэра, кряжистая, как и все тирольки, женщина, смотрела в рот Броине и вздыхала, кладя свою ложку раньше всех на стол. Бауэр, заметив маневры жены, попробовал как-то возразить ей, но ночью получил отпор от приревновавшей его к Броине жены, что более никогда этого вопроса не касался и даже не смотрел на Броину.

После обеда Броина опять гнала коров и оставалась там до ужина. Вернувшись, ужинала и отправлялась в свою камору. Янек тоже шел туда. Он тоже закончил свой день. Вместе с бауэром рубил он лес на дрова, пилил их и таскал во двор, где складывал в правильные штабели. Или возил в город молоко на паре толстозадых першеронов, за которыми и ходил.

Просыпаясь утром, Янек уже не заставал сестру на ее постели. Броина в этот час уже шла с коровами, поднимаясь к своему постоянному пастбищу у домика лесника.

Взбираясь по тропинке, она всегда видела перед собой вдали высокий черный крест на обрыве над самой пропастью. Снизу казалось, что нет дороги к этому кресту. Но она извивалась с холма на холм, с утеса на утес, невидимая среди гор.

Добраться до креста считалось своего рода подвигом даже для местных альпинистов. Но в Тироле все альпинисты. Каждое воскресенье они надевают свой альпинистский костюм: мужчины – тирольскую шляпу, короткую куртку с красной каймой на карманах, с подделанными под олений рог пуговицами, короткие штаны со множеством карманов, тяжелые, подбитые гвоздями ботинки, рюкзак и альпеншток; женщины, вместо «куртхозе» – коротенькая юбочка, – и отправляются в горы.

Там они бродят по известным им уже с малых лет тропинкам, восторгаются уже надоевшими им пейзажами, восхищаются богатствами своего Тироля – в виде доломитов и известняков – и, взобравшись на какой-нибудь пик и прокричав «Hoh!», спускаются, усталые и довольные собою, вниз и где-нибудь у ручья садятся закусить неплохим шпеком, или копченой говядиной, высушенной до состояния подошвы их ботинка, запивают теплым пивом и спускаются в долину.

Исполнив свой национальный долг тирольца, отдают вечерние часы скромному уюту семьи. Иногда вся семья хором поет под фисгармонию и тогда дом наполняется тихой семейной радостью.

Но тиролец, достигший какого-нибудь высокого и трудного пика, оставляет там по обычаю или свою шляпу, или альпеншток, и тогда становится известен своему округу, как отважный альпинист.

Как-то лесник рассказал Броине давнюю легенду об этом кресте. И Броина под свежим впечатлением рассказала ее брату. «То неправда. То який-то вояка проходил тут со своими жолнерами, да и поставил тэй крест», – возразил Янек. «Нет, Янек, правда. Той вояка был потом, а еще раньше жил там злой старый пан-граф. У графа была дочка, така ладна панна. Но кругом не было никого. То есть были люди, но то были хлопы, як мы с тобой теперь. А других графов не было. Когда дочке минуло 17 лет, она затосковала. Сумно было ее життя. Граф же был скупой человек и никого к себе не принимал в гости и сам ни к кому не ходил. У него была жена, – графиня, тоже така ладна пани, як та дочка. И графу не было скучно. А дочке было скучно. Вот як мини до того сумно, до того сумно, Янек, что не знаю, чтоб зробила с собою. Тако-сь вот обниму подушку, да прижмусь до ней… а потом заплачу. И чего это так?..»

Янек лежал на соломе и молчал.

– Ты слышишь, Янек, или нет? Так вот, был у того графа хлоп, такой ладный… як ты, Янек. Панна раз увидела его из окна, як он ехал на кляче с косой на плече. Панночка, як увидела его, так и решила, что это той граф иде, про каких она в книжках читала. Велела она поседлать себе конягу, и поехала в поле. И вышло так, что тей хлоп закохал тую панну… Пан узнал. Дочку запер под замок, а хлопа в ту пропасть укинул. А панна сама из окна выбросилась. Тогда граф в монастырь ушел, а там велел крест поставить деревянный, где он хлопа укинул. Крест стоял долго, а потом упал в пропасть… Ты слышишь, Янек?

– Слышу… – нехотя ответил Янек.

– Смотри, Янек, не кохай тирольских девушек, погибнешь в этих скалах…

– Не, ниц не бэндзе, – ответил, как всегда, Янек, но не повел уже, как прежде, широкими плечами, а как-то неуверенно пожал ими.

Броина откинулась на солому и долго не могла заснуть. Янек тоже не спал, изредка вздыхая.

Началось лето. Уже цвел картофель. Кончился покос посевных трав. Луга покрылись похожими на фигуры людей волнами травы, нанизанными на рогатые палки. Так сушат траву в Тироле, т. к. летом к вечеру часто бывает дождь.

Скот пустили на скошенные луга. Кое-где уже косили и жали рожь, и Янек с Бронной тоже метали тяжелые снопы на высокие жердяные подставки для просушки снопов. Там снопы остаются до самой молотьбы. Янек подавал. Броина быстро и ловко укладывала. Торопились всю сжатую за день рожь сметать на сушилки до вечернего дождя, да и бауэр подгонял: «Schneller! Schneller!»

В дождливые дни разбрасывали химические удобрения на приготовленном для озимых участке. Серая почва блестела от фосфора, как под инеем.

Лето было жаркое, работа тяжелая. Броина и Янек, уставая за день, уходили быстро в свою камору.