Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Как-то под вечер Настя возвращалась домой из дальнего хутора, долго ждала она на берегу лодку – перевоз. Она сидела у самой воды на небольшом оклунке с пшеном. Рядом с ней, на вязанке трав, сухопарая, плохо одетая женщина. С женской доверчивостью она рассказывала Насте о своем горе. Сначала тихо, потом громче, наконец, с выкриками, не заметив, что невдалеке сел мужчина в начищенных сапогах, галифе, защитной рубахе и кепке.

При последних словах женщины: «пришлось войти в этот колхоз проклятый», мужчина вмешался в разговор:

– Ну, чего ты тут брешешь, Аксинья?

– А что же я брешу? А рази что ли неправда? – возразила женщина, нисколько не смутившись.

– А то правда? Чего же тебе плохо, что ли в колхозе? – тем же тоном ответил мужчина.

– Эх, Ефимыч, совести-то у тебя, видно, совсем не стало! Сам ты видишь, как мы живем – перебиваемся, с голоду помираем… а ты что говоришь?

– Всем, Аксинья, не жирно живется сейчас, потому голод… не только тебе одной, – ответил мужчина.

– А почему-то ты вот обжираешься, а мы голодаем?.. Вот полюбовниц себе завел… аж пятерых… На одном-то кабаке, да мамалыге не шибко разбодришься… Да и так знаю, что живешь ты не нам чета…

Мужчина почему-то не сильно возражал, видимо, женщина знала про него немало. Да и она по той же причине не стеснялась.

– Завел себе пятерых шмар… жену вроде бросил, только что в одной хате живете… Она стекла энтим бабам бьет… Что, не правда? Молчишь? Видно, правда-то глаза колет… Мол-чи-и-шь?.. тихо повторила она.

Мужчина, молча, достал кожаный портсигар и, постучав им о колено, вытряхнул папироску.

Но женщина не унималась.

– А хорошо это, Ефимыч? Смотри, и до тебя доберутся. Не миновать и тебе… время-то какое, а?.. Мотри, как берут-то… Доведут тебя энтии бабы!

Потом, помолчав, добавила, хитро прищурившись и заглядывая ему в глаза:

– Вот, небось, не выпишешь мне с пудик мучки-то для сироток. А?.. Ведь в нашем доме-то живешь, Ефимыч!

Мужчина нахмурился, выпуская струю густого дыма. Тогда женщина, обратившись к Насте, проговорила вполголоса, но отчетливо:

– Хозяина-то мово, значит, заарестовал… а потом и расстреляли… Мост, вишь, энтот хотел взорвать, будто… Домик-то наш возле моста… Господи! Да он и не думал даже… Верно, что в белых был, у Романа Лазарева – сотника… заграницу потом уходил… до 22-го года возвернулся, когда прощение вышло. И жили мы в своем домике-от…

И женщина многозначительно скосила глаза в сторону Ефимыча, одновременно указав веткой на противоположный станичный берег, где в густом садике, у самого железнодорожного моста, весело глядели зеленые ставни, блестя окнами, и желтела высокая соломенная крыша-кулич.

– Молчи, дура! – крикнул зло Ефимыч. – A-то смотри! Ишь язык-то развязала!

– А че-го смотреть-то?.. меня што-ль расстреляешь?.. Стреляй, Ефимыч, стреляй… Тебе это не впервой. А мне все равно и так подыхать… с детишками… Так лучше уж убей сразу, да и их заодно! – уже выкрикнула она истерически.

Но вдруг замолчала. С высокого берега, по извилистой, утоптанной тропинке, спускалась к реке красивая молодка с поддернутой высоко юбкой. С сознанием своей привлекательности и молодой силы, она смотрела сверху, слегка прищурившись на сидевших у воды. За ней шла другая, много старше, похожая на нее, крепкая, испытанная в работе женщина с симпатичным и добрым лицом.

Вот энтим-то, небось, чего хошь выпишет… – тихо шепнула женщина Насте. – Энта-то его полюбовница, а то мать ейная… Да тоже, сказывают, с им путается… Вот таким-то и пшена, и муки, и картошки, и капусты, и корму скотине… всего выпишет с колхоза… А нам? Ни-ни. Нету! И все!

В это время к берегу причалила лодка-перевоз. Старик-перевозчик, обернувшись к мужчине, проговорил:

– Пожалуйтя, товарищ Дронов!

И тот первый вошел в лодку, неловко нагнув ее, и сел на корме. Потом влезли Настя с женщиной. Спускавшаяся с берега молодка, умышленно задержалась, и потом, когда Дронов уселся и смотрел уже на нее, побежала вниз, топая голыми пятками и сверкая круглыми коленями, бросилась прямо в воду, разбрасывая брызги вокруг.

– А, тю… на тебе! – полусерьезно пробурчал лодочник, ласково глядя на Дронова, стряхивавшего ладонью брызги со штанов.

Но молодка уже лезла прямо через борт в лодку, высоко подняв ногу.

– Бесстыжая ты, бесстыжая и есть, – проговорила женщина.

Та словно не слышала, влезла в лодку и уселась рядом с Дроновым.

– Утопла было, ей Бо!.. – проговорила она, порывисто дыша.

И всю дорогу, пока лодка медленно плыла по гладкой реке, что-то говорила Дронову. Тот, довольно сжав губы и сощурив глаза, утвердительно покачивал головой.

Когда пристали к берегу, Дронов пошел на Форштадт, молодка с матерью вдоль берега к мосту, а Настя еще задержалась немного.

– Энтот-то, председатель колхоза… бабник неподобный… Думаешь, что она ему говорила то? Продуктов выпрашивала, а вечером к им прийдет, и балы у них пойдут… до утра. Нам на работу рано, а имя спать!

И она, подняв свою вязанку травы, пошла в станицу. Настя пошла налево. Лодочник, раскуривая коротенькую трубочку, выбирал со дна лодки грязную воду. С противоположного берета уже кричали:

– Давай лод-ку! Зас-н-у-л что-ли?! Эй!

На первом же периодическом педсовещании Насте пришлось встретиться, с еще незнакомым ей явлением. В Ж-ской семилетке не было комсомола, так как дети еще не доросли до этого возраста, и на педсоветах учащиеся не присутствовали.

Здесь же, в большой 10-летке, Настя с удивлением увидела старшеклассницу Лидию К-ву, занимавшую должность председателя школьного комсомола. Она сидела на диване среди учительниц и принимала деятельное участие в решении педагогических вопросов.

Было заметно, что все учителя как будто побаиваются ее, – ученицы. Всякое ее предложение немедленно принималось к сведению и заносилось в протокол.

Девушка была, видимо, серьезная и неглупая и, нужно сказать, все ее предложения были достаточно дельными и практически выполнимыми. Эта красивая 19-тилетняя ученица как-то располагала к себе, держала себя спокойно и уверенно, и не раз снисходительная улыбка украшала ее лицо, когда учительницы поднимали шум и споры, казалось бы, мало подходящие для педсовещания.

А закончился педсовет случаем для Насти совсем неожиданным. Одна из учительниц поставила на обсуждение вопрос о поступке присутствовавшей тут же пожилой учительницы, удалившей из класса великовозрастного ученика за непозволительное поведение. К удивлению Насти, коллектив вынес порицание этой учительнице за «непедагогический поступок». Когда же было этой учительнице предоставлено слово для объяснения, она едва успела заговорить, как присутствовавшая ученица подняла руку, и просила дать слово ей. Конечно, слово было немедленно дано. И вот тут-то сконфуженные учителя услышали слово учащейся. Слегка нараспев и немного смущенно, она начала: