Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

На улицах – никого. Все на торжественной демонстрации по случаю революционного праздника 25 октября.

С севера дует жестокий ветер, веся с собой холодную влагу, покрывающую все на своем пути: деревья, дома, телеграфные столбы и провода, ложась на холодную землю и мгновенно покрывая ее льдом. В лиманах вода замерзла, на речках образовался лед.

На море сильный шторм гонит барашки от берега, замутил мелкое море илом и песком.

Последний рейсовый пароход из Керчи в Азов едва пробирается от порта до порта, разнося печальную весть о гибели моторного рыбацкого катера где-то на запорожской косе, выброшенного на мель с богатым уловом и трупами погибших рыбаков.

Помогать уже поздно, но женщины, побуждаемые какой-то силой, бегут вдоль улицы, взывая о помощи.

Возвращающиеся с демонстрации жители, устало спешат домой согреться и безучастно провожают глазами двух бегущих женщин, заранее зная, что случилось. Всем привычны эти картины во время шторма.

На берегу моря, еще серого и грязного от недавнего шторма, толпа женщин, ожидающих возвращения рыбацкой ватаги. Взоры всех устремлены в светлую и блестящую уже поверхность горизонта. Там маячат белые паруса.

Каждая женщина в тревожном ожидании вглядывается в даль, разыскивая знакомый парус. Вот ватага уже близко. Видны обветренные и загорелые лица. Тяжелые паруса скрипят снастями и словно охают, сопротивляясь волне. Рыбным густым запахом пахнуло от лодок…

Есть рыба! Но все ли живы?..

Вот старая женщина вся сжалась, силясь рассмотреть даль подслеповатыми глазами; молодая с ребенком недоверчиво оглядывает лодки, ища кого-то глазами: девушка, отвернув туловище от моря, повернула лишь лицо, словно готовая бежать при первых словах печальной вести. Лишь старый, седой «отставной» рыбак с запорожскими усами уставился на песок. Он не смотрит на это предательское море. Там недавно погиб его сын – колхозник рыбак… А вышел он на берег со всеми лишь по старинной традиции: встречать рыбацкую ватагу.

Вот лодки уже в нескольких шагах от берега. Не взирая на холод, на крутящиеся и бьющиеся о берег буруны, женщины лезут прямо в воду, хватаются за поданные им концы и багры и тянут лодки к себе, помогая мужчинам. Рыбаки прыгают с лодок прямо в воду и, высоко задирая ноги, обутые в высокие рыбацкие сапоги, бредут к берегу, помогая женщинам притянуть лодки.

Из одной лодка выскочило несколько молодых женщин и девушек в мужских одеждах. Едва добредя до берега, они бросаются на него и долго лежат, распластавшись. Это женская рыболовецкая бригада.

Наконец, лодки причалили. Но никто не подставляет корзин, чтоб выбрать рыбу. Лодки остаются у берега.

Толпа разбредается по низеньким хаткам, вросшим в землю и покрытым всяким старьем. Рыбы поймано много. План перевыполнен. Завтра лодки войдут в залив и причалят к рыбозаводу, где будет вычерпана вся рыба из трюмов в баржи, полные соли, и засолена живьем.

Но в магазинах в лавках рыбы не будет. Она будет отправлена куда-то. И лишь на базаре отдельные бабы, неизвестно каким путем добывшие, будут для своих заведомых покупательниц потихоньку, с оглядкой, вынимать из каких-то междуюбочных недр жирную сулу, шаранов, рыбца и селяву. Даже появится свежая севрюжья икра, завернутая в тряпочки и развешенная по фунту, извлекаемая из-за чрезмерно, неестественно пышных грудей рыбачки. Распродастся такая бабочка, сбегает опять к куме, что возле базара, и опять вернется, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и воровато озираясь.

На море еще жить можно!..

В горах тоже подошла осень. В высокой лесной местности начали выпадать частые дожди. Отряд так нелепо погибшего Ивана, руководимый теперь Алексеем, оперировал в левых верхних притоках Кубани.

Ненужная смерть Ивана навела Алексея на мысль переменить тактику партизанских действий. Он решил прекратить ивановские лихие налеты, не видя в них, – кроме уничтожения отдельных красноармейцев и очень редко командиров, – особенного вреда для красных.

К тому же, с наступлением осени в горах, начинавшие оголяться деревья, усыпав желтым ковром землю, не подпускали партизан близко к селениям и дорогам.

И вот отряд, сохраняя единство, разбился на маленькие группы. Занялись нападением на отдельных административных партийных работников и активистов. Их накрывали всюду – на дорогах, в поле, в собственных квартирах. Ночами то там, то здесь громыхали гранаты и стучали ружейные выстрелы и горели совхозовские склады. В конце концов, навели на красных такой страх, что отдельные партийные работники просто не решались передвигаться по районам. Люди же Алексея были неуловимы.

Всю весну и лето этого года отряд оперировал в одном и том же районе. Но наступившая осень и надвигавшаяся зима заставляли подумать о себе. В горах все труднее и труднее становилось найти ночлег. Поэтому решено было на зиму перебраться с гор ниже, к более сытным местам.

Однажды при переходе с одного перевала на другой, на дороге неожиданно столкнулись с парой сытых лошадей и тремя седоками в форме ГПУ. Забыв все предосторожности, казаки вмиг изрубили седоков, и трупы их бросили в лесу. Шарабан взяли с собой, чтоб замести следы…

Вышли как-то на одинокую хату на опушке леса. Со всеми предосторожностями подошли к ней, и нашли внутри старика. Во дворе был колодец, в сарае сено и полова. Соблазнились жильем: давным-давно не были под крышей. Место было глухое. И дороги близко не видно было. Хозяин оказался старым казаком-кубанцем.

Отряд разделился на две части и по очереди нес караул. В те дни и ночи, когда Алексей не нес охраны, он сидел с хозяином у топившейся печи и подолгу беседовал. Старик оказался еще достаточно бодрым, несмотря на свои 84 года, много видел на своем веку и много рассказывал.

– Еще о 73-м годе с генералом Скобелевым в туркменских песках ходили на диких туркменцев. Всего натерпелись казаки: и жары лютой, и голода. Без воды неделями оставались… Потом с им же в Турецкую ходил. Вот это был анарал – одно слово. Другого такого не было на свете… Нет, был!.. Был у нас на Кубани такой герой… потом скажу… – многозначительно подмигнув Алексею, сказал старик, и продолжал. – Потом с генералом Мадритовым, нашим же кубанцем, в Японскую ходил… Четыре креста за походы имею…

И старик, пошарив где-то в соломенном тюфяке, вытащил четыре связанных проволокой георгиевских солдатских креста па полосатых ленточках.

– Вот держу возле себя. В случае прийдет смерть, чтоб успеть их хотя бы в руке зажать… Ведь это все, что осталось от нашего великого государства… К-кон-ная армия была! Как-кие полки-то были! Молодец к молодцу, конь к коню! Мундир к мундиру! Пятеро сынов служить посылал… – и старик замолчал.