Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

– А какая разница?.. Значит, было.

– А чего же ты-то сам в камыши полез?.. Умная голова твоя! Тоже от непокорства, что ли? – громко спросил один.

– От непокорства! Начали хозяйство отнимать… ну, я и стукнул его легонько… убил этого черта… а опосля куда? Известно – в лес. Вот и все… А были такие, что покорились и живут теперя, хучь бедно, а житвут… с женой… с детишками… а мы вон иде! Слышишь, воет? Сигнал тебе подает… значит, и ему холодно… – уже рассмеявшись, закончил казак.

– Ну а если тебе сейчас документы, ушел бы? – спросил Алексей.

– Беспременно!

– Ну и что бы ты там делал?

– Подался бы подаль… и робил бы… Эх! Кажись, так бы и летел домой, поглядел бы хоть маленько на детишек… Поди, не признали бы…

– Да, такого, пожалуй, и не признают, разбегутся… – заметил один из казаков, и, привалившись ближе к огню, закутался покрепче в полушубок.

Прилегли и другие. Костер горел колеблющимся пламенем. На стройной стене камыша прыгали бесформенные черные тени. Вдали завывал одинокий волк. Откуда-то вторил ему другой. Небо серой хмарой опустилось над плавнями.

Долго не мог тогда заснуть Алексей. Происшедшее на хуторе в последнюю ночь, было, действительно, загадочно. Может быть, старик и вывел их прямо на засаду и погиб случайно, а возможно, что и пал жертвой своей преданности казачеству.

Алексей многого не знал, не быв на родине более 13 лет. Не знал он хорошо и того, что сделало время и жизнь с народом. Не знал и того, что, спасаясь от репрессий, шли на службу в административные учреждения. Кто насильно, а кто и добровольно, из личных выгод, надел красно-голубую фуражку. А кто и еще того хуже – стал добровольным доносчиком…

Всю зиму этого года Алексей со своими спутниками прожил в плавнях, все глубже и глубже пробираясь в камыши в поисках укромного места для зимовья. И вот как-то, по едва заметной под снегом тропинке выбрались к одинокому, вросшему в землю куреню, крытому камышом. Далеко от жилья и дорог, в самой гуще камышей, куда летом не пробраться, стоял этот курень на маленьком островке, окруженном водой, теперь замершей. Островок, кроме того, был еще окружен и плетнем. Внутри куреня слышался шум, возня и гомон. Курень был полон домашней водоплавающей птицы. Кругом не было никого.

Но уже вечером, когда казаки расположились в курене, выгнав птиццу вон, развели костер и отдыхали, в курень вошел невысокий усатый человек в тулупе и, увидев пришельцев, спросил просто:

– А оцэ шо за тикачи тут у мэнэ?

Сказано было так миролюбиво, что казаки так же просто и ответили:

– Да тикачи мы и есть!

Разговорились быстро. Этот усач оказался чем-то вроде директора филиала птицесовхоза, расположенного в нескольких километрах отсюда, возле дороги. Там находились сотни домашней птицы, и там он жил со своей семьей. Звали его Семен З-ля. Потомок прежних запорожцев, кубанский казак, он ловко устроился здесь. В глухом совершенно месте он основал себе собственное хозяйство. Никто не знал об этом тайнике. Зимой здесь нечего было делать, а в остальные времена года плавни были непроходимы.

При виде казаков З-ля не только не выразил неудовольствия, а, наоборот, даже как будто обрадовался.

– Вот тут и будете жить. Подо льдом рыбы сейчас пропасть. Только пробить лед, она сама полезет, потому дышать ей там нечем!

Так казаки и обосновались все пятеро в этом курене. Была вода и рыба. Больше ничего и не нужно было изнуренным скитаньями людям.

Иногда З-ля со всей семьей приходил посидеть поздно вечером. Тогда пили самогон и пели старинные казачьи песни. И тогда казалось, что там, за густым слоем камыша, по-прежнему живут казаки мирной, трудолюбивой жизнью. Им чудилось, что кони борзые топочут, и сабли кривые свистят, и мчатся с развивающимися за спиной башлыками, пригнувшись к луке казаки – и шумят старинные знамена.

А когда З-ля с семьей уходил, опять вставала действительность. Вспоминалась бестолково прожитая жизнь, последняя, ни к чему не приведшая борьба, болезненно сознавалась никчемность этой борьбы, но и подчиниться не хотелось.

Хотя бы какая-нибудь помощь извне! Да кто же поможет?

Уже в марте, когда солнце хорошо грело, и с моря дул теплый ветерок, З-ля привел в курень какого-то гражданина в огромной папахе и кожаной куртке. Это был бухгалтер рыбкоопа, влюбленный в казаков и носивший, в подражание им, эту, заломленную на затылок, папаху. Сам бывший офицер, отбывший ссылку еще в первые годы революции, и теперь, переменив документы, устроившийся в Рыбкоопе.

– Хотите работать? – было его первое слово при встрече.

– ?!

– Тогда айда, нужны рыбаки. Рыба прет напором. Ловить некому. Завтра же все оформим и баста!

Алексей и казаки не верили своим ушам. Как иногда все просто делается!

Через неделю, в лунную ночь, по затихшему Азовскому морю, плыли баркасы и моторные катера, распустив паруса. Алексей лежал на носу моторного катера и глядел назад. Вода серебрилась мелкой рябью, а вдали один за другим белели паруса. Рыбацкая флотилия шла к Крымским берегам, на лов камсы и тюльки.

Низкие кубанские берега вскоре скрылись из вида, и казалась, что вокруг безбрежный затихший океан. Хотелось верить, что флотилия идет куда-то далеко, в неведомые края. Что нет более, забытой Богом и проклятой дьяволом, родины. «Там, за далью непогоды, есть блаженная страна»…

Тем временем власти приняли самые решительные меры для ликвидации восстаний и партизанских отрядов на северном Кавказе. Сосредоточием значительных воинских сил, с артиллерией, пулеметами и даже танками и авиацией, и, главным образом, путем предательства, подкупов, провокаций, обмана и лживых обещаний, добились они того, что некоторые, потерявшие между собой связь, мелкие отряды, дезориентируясь, попадали в ловушки и или гибли, или рассеивались. Главным же образом, действовали на семьи восставших и льстивыми посулами добивались того, что стосковавшись по отцам и мужьям, матери и жены сами выходили к восставшим и просили их прекратить борьбу и вернуться домой. И нередко, измученные невыносимыми, нечеловеческими условиями жизни в горах, они выходили и сдавались.

Несколько дней власти им давали пожить дома, но вскоре несчастные дорогой ценой платили за несколько дней радости и исчезали навсегда!

Но этим дело не кончилось. Не все казаки были выловлены и сосланы. Многие сумели, пользуясь ротозейством местных властей, избежать репрессий. И вот через два-три года был придуман новый трюк для «выявления» доверчивых.

Приблизительно в сентябре 1936 г., в Ростове, на Садовой улице, вдруг увидели казака, в донской форменной фуражке, в темно-синем чекмене и синих штанах с лампасами. Чуб гордо развевался, заботливо расчесанный, напоминал старые времена. Казак шел с Московского базара и нес под локтем двухмесячного поросенка. Поросенок визжал, как полагается поросенку, публика умиленно смотрела не то на казака, не то на поросенка. Вернее, и на того, и на другого вместе. Оба напоминали о добром старом времени: сытом и спокойном.