Алексей Лисняк - Сашина философия и другие рассказы

— На этот вопрос ты не должен отворачиваться, ты должен молча дарить мне пачку. И запомни, советские я не курю! Будешь всегда приносить мне эти! — белобрысый вынул из брючного кармана пачку болгарской «Веги» и помахал у Костика перед носом.

— Теперь, Сопля, вали учиться. Учти, если завтра курить не будет, я с тобой поговорю уже не так ласково.

Своим ботинком сорок третьего размера Вега поддал Костику под зад, и тот взлетел по лестнице.

…В окно класса стучался осенний дождь. Алгебра совсем не лезла в Константинову голову. Он смотрел на доску, но видел перед собой только белобрысую рожу Веги, его блестящее колечко в ухе. За такие колечки, как ему когда-то объясняли, «хиппарей штрафуют». «А этот… надо же, ухо проколол. Видать, никого не боится. Говорят же, что в колонии побывал». Леха косился на покрасневшее ухо новенького и ухмылялся:

— Что, познакомился с этим? Узнал, с чего его Вегой кличут?

Ненавистная физиономия мерещилась в глазах. Костик не мог считать на алгебре то, что ему задавали — он считал в уме деньги, которые предстоит теперь где-то добывать, чтобы покупать белобрысому сигареты. А еще Костик понял, что боится. Он впервые боялся и не знал, как ему быть. Пожаловаться? А кому? Друзей здесь еще не нажил. Матери? Куры засмеют. И драться бесполезно — Вега на голову выше и в плечах прилично шире будет. Ох, заживется теперь Костику на новом месте! Да и Соплей еще называться не приходилось…

От досады наворачивались слезы…

…Матери дома не было. «Это хорошо — не спросит про опухшее ухо, не придется врать». Костик проверил свой новый тайник в новом шкафу, куда он недавно перепрятал карманные деньги, пересчитал его содержимое и понял, что трех рублей, которые у него скопились, надолго не хватит. Где брать еще — задача неразрешимая. Мать получает, как все — сто двадцать, и других поступлений в семье не бывает. В холодильнике Костик нашел остатки завтрака — вареную картошку. Разогрел ее, но еда не лезла в глотку. Слезы душили. Он решил заняться уроками, уселся в комнате на койку и открыл дневник. Оказалось, что он и задание не записал, от обиды.

Немного погодя Константин оделся, спустился к подъезду и уселся на скамейке. Мимо спешили редкие прохожие, но и этого хватало, чтобы чувствовать иллюзию чьего-то участия.

Сеялась морось, разыгрывался противный ветерок. В этот час Константину показалось, что нет на земле существа более одинокого, чем он. Из-под скамейки послышалось жалобное «мяу». Костик нагнулся и извлек оттуда мокрого дрожащего котенка. «Бедненький». Когда он взял дрожащий комок на руки, ощутил себя совсем не таким уж и одиноким. «Хоть кому-то я здесь нужен». Котенок пригрелся и принялся мурлыкать. Костик засунул его за пазуху, и тот перестал дрожать, задремал. Народ потянулся с работы. В окнах школы засветились яркие огни — заканчивалась вторая смена. Генеральный секретарь все так же бесстрастно следил со школьного фасада за своими подопечными гражданами.

Вскоре к подъезду подошла и Костикова мать. Хорошо, подумалось, что уже сумерки, а то увидала бы ухо, стала бы допытываться. Мать спросила, купил ли Константин хлеба? А про хлеб-то он за весь день ни разу не вспомнил! Она вручила ему два гривенника и отправила в гастроном.

Уже с буханкой белого и котенком за пазухой Костик наведался в бакалейный отдел, поглядел, сколько стоят сигареты «Вега», и окончательно сник.

На улице почти стемнело. У входа в гастроном качался на ветру фонарь…

Обратной дорогой, когда он проходил подле темных гаражей, послышалось, как чей-то незнакомый хриплый голос его окликнул:

— Э, Сопля! Сюда иди!

Костик оторопел. Выходит, так здесь его будут звать теперь все! Он остановился, оглядел темноту. В гаражном просвете толпились трое. К ним откуда-то услужливо подбежал четвертый, тут же получил в ухо, пригнулся и залепетал:

— Слышь, кончай, я обещаю, все сделаю…

От следующей затрещины его лепет прервался. Тот, кого называли Соплей, захныкал, а один из подозвавших ему внушал:

— Ты знаешь, Сопля, что у нас в армии с такими делали?! Знаешь?! — и засветил несчастному в глаз.

Сопля жалобно зачастил, что он все сделает, как обещал, что он все понял. В завершение Костик расслышал, как тот, кого звали «Сопля», умолял не бить его и жалобно добавил, что в чем-то клянется: «Век воли не видать».

Трое заржали: «Гляди-ка, и где только словечек блатных нахватался!» Двое Соплю развернули, третий поддал ему пинка. Тот, кого называли Соплей, ветерком пронесся мимо Костика, что-то выронил, исчез во дворах, а трое растворились в темноте между гаражей.

Костик отправился к дому, машинально поднял то, что выронил убежавший.

На восьмом этаже светится окно его кухни: «Мать готовит ужин». За пазухой заворочался котенок, и Костик впервые подумал о том, что взять его в дом мать вряд ли позволит. «Но ведь можно хотя бы попытаться?» Ему до икоты стало жалко всех бездомных котов. Его теперь распирало чувство сострадания и жалости ко всем, кого бьют и унижают. Ко всем, за кого некому вступиться. Чувство обиды за себя куда-то вдруг провалилось и затерялось там. Обидно стало за того, другого, который вот только что побывал в его — Костиковой — шкуре.

Морось прекратилась, показались звезды. Фонари на школьном дворе тускло подсвечивали моложавого генсека КПСС, казалось, что глава государства выглядывает из тени и всех видит. Костик вошел в свой сухой теплый подъезд, пахнущий краской. Вызвал лифт.

По квартире плавал аромат пельменей. Мать велела Костику раздеваться и садиться ужинать. И котенку она отчего-то обрадовалась.

Когда Костик водружал на гвоздь свою куртку, из кармана выпало то, что он поднял там, на пути из гастронома. Это была пачка «Веги» с остатками сигарет. Из-за полиэтиленовой пленки выскочило и запрыгало по полу блестящее алюминиевое колечко-клипса. Это колечко Костя сегодня уже видел и хорошо его запомнил. Он его подобрал, понес вместе с пачкой к мусорному ведру. Мать увидела и отобрала:

— Скоро дед приедет погостить, он болгарские уважает. Знаешь ведь, у него в деревне кроме самосада курева теперь не достать. Помнишь, как ты ему из города наши курские «Столичные» от меня передал? А он попробовал — и в печку? Хе-хе! Дрянь, говорит, забудьте, говорит, как в мой дом всякую вонючую ерунду волочь!

Мать зачем-то вынула из болгарской пачки сигареты и с удивлением прочла на них: «Столичные Курск». Плюнула:

— Тьфу! Дрянь! А туда же — Вега! Чуть деду не подсунули!

Костик улыбнулся. Он и сам знал, как должно относиться к ерунде. К «вонючей ерунде». В любом случае не бояться.

Одному моему знакомому священнику как-то раз улыбнулось лично поучаствовать в народном обряде. Сам мне по секрету открыл. Дело было так.