Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

— Гюлзифа-апа, дайте, пожалуйста, листок бумаги, я про своего дедушку запишу! — вскочил гость.

Гюлзифа принесла листочек бумаги, наклонилась к Михрмарзии.

— Не устала?

Разрумянившаяся Михрмарзия, улыбаясь, сказала:

— Разговор у нас будет долгий, принеси нам сюда чаю. В тех красивых синих чашках…

— Каких синих чашках? — удивилась Гюлзифа.

— Которые подарила мне Гузель, дочь Рафаэля, твоего двоюродного брата… Неужели не помнишь? Эти чашки ты в шкаф задвинула, на самую верхнюю полку.

Поздним вечером Гюлзифа позвонила сестре в Казань.

— Нет у нее склероза, — сказала она. — Что ей надо, она все помнит!..

— А что она сейчас делает? — помолчав, спросила сестра.

— Поет гостю: «На берегу Агидели родилась я, по зеленым травам я ходила…»

Зачем придумали люди комнаты, клетки, клетушки, секции, тюрьмы, бараки, коробки, ящики, упаковки, бункеры?

Вдали от земли, от травы, от листвы. Неблизко к звездам, к Луне, к облакам, к ветру.

С воробьями, голубями на перилах, с залетающими летом бабочками, осами, пчелами, комарами, мухами, от которых закрываются стеклами, марлями, сетками, шторами. А зимой из всего живого одни тараканы, которых морят, травят, гонят, но выгнать совсем не могут.

Разве не лучше — в юрте, в яранге, в чуме, в бревенчатой избе, в глинобитном жилье, в дачном скворечнике, в японском домике?

Там не слышно урчания воды в трубах, гудения холодильника, рева пылесоса, голоса диктора по телевизору из соседней квартиры, плача ребенка через этаж или два.

В этих клетушках нет домовых и фей, охраняющих добрых людей, а есть только духи, что сидят в сейфах и в сберегательных книжках, они считают денежки — много или мало — и сколько осталось жить хозяину клетушки — много или мало, а может, и вовсе нисколько, — достанутся денежки неизвестно кому…

В клетушках помещаются существа, о которые спотыкаешься: стулья, столы, комоды, шкафы, кресла, кровати, диваны, тумбы. И сидит в кресле некто, завернутый в халат или костюм из синтетической ткани, пропахшей нафталином. А если не нафталином, то побывал этот халат в химической чистке и пахнет синтетическим порошком. И можешь сколько угодно обливаться духами, лосьонами, одеколонами — парижскими, рижскими, арабскими, дымить, сколько хочешь, сигарами, сигаретами, папиросами — запах синтетический останется.

…А помнишь — давно, лежишь в юрте, на овчине, накрывшись такой же овчиной, вдыхаешь запах ночной степи, смотришь вверх и в отверстие круглое видишь над собой небо, живое, дышащее, со звездами?.. И ты говоришь ему: «Здравствуй!»

— Тебе мой привет!

— И тебе мой привет!

— Ну, а как ты в столице своей поживаешь?..

— А ты?.. Как ты в своей поживаешь?..

— Вчера я купил молоко, думал, оно настоящее.

— А я вчера лег спать, думал, что засну.

— Вчера я бежал за троллейбусом, думал, что догоню.

— А я вчера сел в такси, думал, что будет быстрее.

— Ну, а как ты живешь?

— А ты?.. Ты как живешь?

— Я хотел приехать к тебе.

— И я, и я хотел к тебе.

— Я книжку еще написал.

— И я, и я написал.

— Ну, а как ты живешь?..

— А ты?.. Ты как живешь?..

Иду я утром в первый раз мимо озера, а вода в нем кругами большими, плавными, даже как бы масляными немного, расплывается, растекается, а из середины озера коряга торчит, и на самом конце коряги, вижу, что-то блестит, — капля…

Посмотрел я на эту корягу, на каплю, на воду, на местность вокруг, посмотрел и обрадовался, что хорошее место я выбрал себе на эту весну, но вспомнил: пора, опаздываю! И — спустился в метро…

Начался день, ох какой день!

Сначала на работе рядом со мной посадили человека, у которого шеи не было. Я думал, что она еще появится, просто он так сидит, наверное, спрятал ее в пиджак. Но он сидел, сидел, а потом встал и пошел, а шеи у него все равно не было. И мне сказали, что теперь он все время будет сидеть со мной.

Потом я пошел в буфет, там подо мной подломился стул, то есть я просто сидел и пил кефир, а стул подо мной — кр-ра-х! — и стал валиться, а я стал падать. Конечно, я не упал, посмотрел на стул, что, мол, такое с ним, и на всех в буфете посмотрел: какой смешной случай. Подошла буфетчица и объяснила: извините, пожалуйста, это случайно старый стул сюда поставили, сейчас его уберут. Ну, конечно, уберут. Только зачем я, именно я, сел на этот стул, никто больше?

Днем, когда поднимался на второй этаж, завернул за угол и — бац! — ударился головой о стену. Откуда, откуда стенка? Не было стенки. Потом мне, конечно, объяснили, что это не нарочно, просто поставили здесь новую стенку, не для меня, а для всех, просто новую стенку поставили — и все, проходить теперь нужно в другом месте. Но я ведь не ожидал, я завернул за угол и — бац! — головой.

А вечером в троллейбусе какой-то один, просто один человек, сидит и пуговицу на пиджаке крутит, все крутит и крутит и куда-то в одну точку смотрит.

Сначала я ехал и молчал. А потом не выдержал и сказал:

— Ну, что вы ее крутите? Зачем вы ее крутите?..

Он мельком на меня посмотрел — и опять в свою точку. А сам все крутит, крутит…

Я встал и вышел. Вышел из этого троллейбуса, подождал другого, сел и поехал спокойно… Только вот ведь как получается: его троллейбус остановился, а наш подъехал и остановился позади. И я вижу, как сидит он там, этот человек, на своем месте у окошка, смотрит в свою точку, а сам крутит, крутит…

Как-то добрался я до метро, доехал до места, поднялся на поверхность, вижу: а здесь — совсем забыл! — здесь ведь совсем другое!.. Вот выход из метро, а вот дорожка, по ней я дойду до самого дома. Вспомнил, как утром шел, радовался и обрадовался опять: хорошее место я себе на эту весну выбрал! Потому что хоть темно, ничего не видно, только дорожка темнеет перед глазами, но я же помню: вон там, слева, озеро, и вода в озере кругами большими, плавными, даже как бы масляными немного, расплывается, растекается, и из середины озера торчит коряга, а на конце коряги, на самом кончике ее, блестит капелька.

Хоть и не видно, но это так. Вот и мой дом: большой, темный, тихий — тяжелый замок надо открывать, никого в нем нет, один я буду.

А когда я посидел, покурил, чаю напился — совсем хорошо стало.

Когда же лег спать, думаю, что бы такое увидеть во сне? Прямо как в детстве. «Что бы такое увидеть?» — развеселился я.

Думал-думал: ну, озеро, можно, думаю, на сегодня — озеро, вода, и коряга, и как капля там сидит, блестит, а завтра я еще что-нибудь придумаю… И заснул.

Только я бешеную воду увидел — совсем не как в озере. Будто сижу я на доске или на плоту каком-то, а вода неспокойная — несет, хлещет, и я — вот-вот упаду.

И на той доске или на плоту каким-то образом со мною рядом сидит и не падает огромная корова, бурая, сидит рядом и дышит… Я так близко от нее сижу, что не вижу, какая она, только вижу, что я маленький, меньше ее, сижу рядом с ней и вижу, как она дышит, как при дыхании у ней тяжело напрягаются на шее жилы, как они ослабляются, когда она выдыхает, какая у нее кожа, как она морщится и собирается в складки, как под кожей при вдохе поднимается что-то огромное, тяжелое, с хрипом, с натужными звуками, поднимается, а потом — оседает, опускается — выдох. И только голову она задрала куда-то вверх и огромными выпученными мутными глазами смотрит на воду, на пену, на брызги…