Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

Как-то вечером за стеной что-то упало, затем раздался тонкий, какой-то детский писк, скрип колесиков, будто катилась коляска, детская или инвалидная… В это время у меня зазвонил телефон, я снял трубку и поговорил с приятелем минут пятнадцать, отвлекшись от наблюдения за соседней квартирой. Положив трубку, я услышал за стеной незнакомые голоса, которые все время перебивал писклявый детский голос, потом дверь хлопнула, и все смолкло. Подойдя к окну, я увидел машину «скорой помощи», стоявшую у подъезда, санитаров в белых халатах, которые вынесли из подъезда носилки, — на них лежал человек, прикрытый одеялом.

Машина уехала. Я походил по комнате и включил телевизор, досмотреть последнюю серию многосерийной итальянской картины «Спрут».

Через день ко мне постучалась соседка — правда, не знаю, из какой квартиры. Она сказала, что за стеной у меня живет старик-инвалид, дочь его попала в больницу. Соседка предложила по очереди заносить старику молоко и хлеб, ведь он так беспомощен… Я согласился. Через день с батоном свежего хлеба, с пакетом молока я постучался в соседнюю квартиру, дверь открылась… и я увидел своего бывшего тестя в инвалидной коляске. «Разве вы здесь живете? — растерялся я. — А где же Лена?» «Лена в больнице», — ответил он своим всегдашним писклявым голосом, который теперь я узнал. «Но как же так? — изумился я. — Здесь жил человек, который каждое утро брился электробритвой». «Да, это Лена каждое утро брила меня электробритвой!» — пискнул он. «А пылесос?» — «Это Лена чистила пылесосом ковер!» Он кивнул на маленький, два на полтора метра, ковер, лежащий посреди комнаты на линолеумном полу. Я вспомнил этот ковер: мы купили его с Леной на мою первую зарплату. «А как же женщина, которая приходила раз в неделю?» — «Вы про Таню?» И я вспомнил эту Таню. Тогда она тоже любила ходить на высоких каблуках и водила Лену на все концерты, где играли Шопена. А вторая женщина — это, наверное, Майка из Госконцерта, Лена училась с ней в одном классе. Но кто покашливал за стеной? Лена? Осложнение после гриппа? Но я же ничего не знал, правда, не знал, мы развелись десять лет назад, и с тех пор я совершенно… И тут я увидел шкаф, тот самый скрипучий шкаф, который мы с Леной купили в первый год — в комиссионном на Смоленской за двадцать рублей. В этом магазине еще висела картина с голландским пейзажем, копия какого-то очень известного художника. Лене она очень понравилась. «Давай когда-нибудь купим такую же картину, — сказала она, — или давай когда-нибудь поедем в Голландию». «Давай», — сказал я тогда. «Почему же я не слышал за стеной ее голоса? И почему не слышал вашего голоса?» — спросил я бывшего тестя, вглядываясь в его маленькое, сморщенное, высохшее личико. «Мы не разговаривали, мы понимали друг друга без слов, — пискнул он, — вот только, когда случилось это…»

Неожиданно он подкатил в своей скрипучей коляске, потянулся, обхватил меня своими слабыми, дрожащими руками и пискнул: «Спасите! Спасите ее!» Я замер в его объятиях…

Иван Алексеевич жил на окраине города. С недавних пор он полюбил совершать прогулки в воде. В своем будничном вельветовом костюме, в соломенной шляпе он спускался после работы по набережной к реке, держа под мышкой Петьку, — роскошного петуха с мощной грудью и золотистым оборванным хвостом, заходил за иву, служащую хорошей защитой от посторонних взглядов, входил в воду и медленно продвигался по течению, не касаясь дна, но и не высовываясь наружу, так что на светлой поверхности оставалась лишь его соломенная шляпа. Она вздрагивала каждый раз, когда Иван Алексеевич убыстрял шаг или останавливался, разговаривая с повстречавшимся знакомым.

Совершал прогулки Иван Алексеевич в сопровождении Петьки и присоединявшейся к ним каждый раз меланхоличной ершихи с раздвоенным хвостом — исключительно ради удовольствия. И для приятной беседы — тоже. В самом деле, чудесно было после утомительного сидения в трехэтажном каменном здании, возле окон которого вечно тарахтел бульдозер, а из соседней комнаты, из машинописного бюро, доносились несмолкаемый треск четырех машинок и болтовня машинисток, не спеша пройтись сквозь зеленоватый прохладный полумрак реки, пахнущий речными травами, водорослями, мальками рыб, встречать иногда проплывающих мимо деловитых карпов, вечно скалящих зубы хищных щук, быстрых окуней, видеть над головой золотой, смягченный водяной толщей шар солнца, клонящийся к западу, а потом, освеженным, отдохнувшим, выйти на повороте реки из воды, там, где несколько ив, склонившихся над водой, образовывало зеленую рощу, в которой поселились этой весной, несколько недель назад, иволги и навевающий весеннюю грусть соловей. Поглядев последний раз на реку, на ее дрожащую воду, на далекую, залитую закатным солнцем асфальтированную набережную, по которой гуляли одетые по-весеннему прохожие — к концу мая их стало заметно больше, возвращался он не спеша к себе домой, спать, потому что спешить Ивану Алексеевичу было решительно некуда.

Обратно против течения Иван Алексеевич никогда не шел — это было не так приятно. Все равно что идешь по берегу, а навстречу дует сильный ветер.

В середине июля произошел неприятный случай. Прогулка Ивана Алексеевича уже подходила к концу, вот-вот должна была вынырнуть справа, у поворота, сливающаяся с прибрежными водорослями ивовая рощица. Иван Алексеевич подумал, что эти прогулки как-то приблизили его к морю, которого он никогда не видал. Ведь можно когда-нибудь, прогуливаясь, как бы незаметно пройти мимо ивовой рощицы и, шагая вперед, в конце концов очутиться в море. Каждая река впадает в море, сливается с ним, получается общая водная стихия, а дальше уже океан, Мировой Океан — не шутка!.. Но тут Иван Алексеевич остановился. Он вынужден был остановиться. На него надвигался слон. Или это был буйвол? Или какое-нибудь другое чудовище, морское или океаническое, названия которого он не знал, но представлял, что такие — да, бывают?

А если это гигантский ящер, сохранивший себя в глубинах морей или океанов в течение нескольких миллионов лет, а теперь приплывший по этой реке сюда, к этой тихой ивовой рощице, для того, чтобы… Иван Алексеевич зажмурил на секунду глаза в предчувствии открытия. Однако, когда неизвестное чудовище приблизилось на пять шагов, оно улыбнулось и оказалось Тимофеем Ильичом. Тимофей Ильич тяжело отдувался, поминутно вытирал свою розовую, цвета земляничного мороженого, лысину. Он держал на веревочке, поминутно дергая ее, тощую, облезлую, с короткими усами, с вздувшимся левым боком, кошку Верку.

Тимофей Ильич, сосед по комнате слева, сосед по газовой конфорке, первая и вторая от окна — Тимофея Ильича, третья и четвертая — Ивана Алексеевича, вежливо поздоровался, спросил, как здоровье, и сообщил, что ему очень нравятся эти прогулки в воде. Что он уже видел раза два здесь Ивана Алексеевича и хотел было подойти к нему, поговорить, но в первый раз его отвлекло разговором неизвестное ему существо, похожее на утонувшего в прошлом году бухгалтера с консервного завода, а второй раз уже стемнело, и Тимофей Ильич побоялся, что не успеет вовремя закончить свой моцион до последнего автобуса, идущего в район Бескудникова, — он собирался в гости к своей замужней сестре.