Игорь Родин - Сын Эреба

— Ну и как это понимать?

— Что? — невинно, как агнец, поднял брови и даже плечи тот.

— Ты «дурочку» с нимфами ломай, а мне тут «липу» толкать не надо!

— Фу, — нарочито оскорбился Меркул, — это просто аберрация. Немного отступил…

— Ты нарушил правила доставки пассажиров!

— Что за формализм! Не будь занудой! Мальчик под песком. Плата имеется…

— И откуда?

— От верблюда. Да просто играл я с ним. Сказал, чтобы увидеть маму, надо сунуть под язык обол [10]. И дал ему. Он сам взял, я не настаивал.

— Ты его тоже обманул, Меркурий, — хмыкнул горько шофёр.

Машина вынеслась к мосту через речушку. Шофёр не стал притормаживать.

— Ненавижу это римское прозвище, — скривился Меркул. — Зови уж тогда прямо: Гермес!

Но шофёр не стал препираться с ним, а повернулся к мальчику через сиденье:

— Покажи деньги!!

Мальчик отпрянул, потом полез в карманы шорт. Испуганно порылся в них, даже вывернул наизнанку. Обола не было ни там, ни у него во рту. Гия и Тамаз напряжённо наблюдали за развязкой странного спора.

— Не понимаю, — удивился раздосадованный Меркул — Гермес. — Санитары, что ли, суки, успели приехать и вытащить?

А шофёр, убедившись, что платы нет, резко вывернул руль и круто развернулся прямо на мосту в лихом «полицейском» развороте. Машина и так тряслась в судороге по булыжникам брусчатки, а теперь просто забилась, как шейкер для перкуссии.

— Харон! Ты что творишь!! — возмутился Гермес. — Ты что задумал? На мосту нельзя так! Это нарушение правил дорожного движения!

— Нет навлона, нет перевозки, — отрезал шофёр.

— Ты хочешь кинуть его к неупокоенным?

— Не смеши меня, Гермес, у него ещё есть шанс.

— Да?

Шофёр не успел ответить.

— Харон? — спросил мальчик с заднего ряда. — Сын Эреба? Сын Эреба — Мрака, и Нюкты — Ночи? Ты — настоящий Харон?!

— Да!! — ответил Харон на оба вопроса сразу, коротко и ясно.

И после этого реальность стала меняться. Теперь, когда пелена иносказания и туманной двусмысленности пала, смысла соблюдать маскировку не стало. Всё вокруг, все предметы, воздух, пейзаж за окнами потеряли стабильность. Будто изнутри салона, от мальчика, как эпицентра возмущения, стал раздуваться невидимый пузырь, тут же пошедший паутиной трещин. Всё начало одномоментно видоизменяться, словно скидывая старую шкуру и выползая своим настоящим видом наружу. Старые покровы тончали, лопались, сворачивались и исчезали. Автомобиль раздался сразу во все стороны, крыша свернулась рулоном и растянулась, меняя цвет и фактуру, в деревянные доски борта широкого челна, старого, изъеденного жуком и полипами, почти чёрного от времени. Комбинезон водителя сорвался с тела, но не улетел, а повис, вырастая в коричневый, истлевший плащ с красным подбоем. Сам шофёр обзавёлся седой бородой и усами, глаза его сверкнули и засветились в наступившей темноте. Тьму, прыгнувшую со всех сторон, рассеивал лишь фонарь, болтающийся на прихотливо загнутой, выступающей вверх килевой балке на корме, с негасимым угольком из кузни Гефеста внутри.

Тьма окутала всё разом, потому что сам мир вокруг изменился. Вместо ерика и моста заплескались тёмные смрадные волны широкой клокочущей реки. Городской пейзаж ушёл в небытие, его место проре́зали, деля реку на рукава, острые массивы чёрных скал, уходящих верхушками в такое же смоляное поднебесье. Они растворялись и смешивались там, в гуще мрака, не видевшего никогда звёзд и светил, в общую непроглядную чернь тьмы.

Вместо импозантного Меркула теперь на дне ладьи стоял красивый обнажённый Гермес, хитрый бог, в кожаных сандалиях с трепещущими птичьими крыльями, с кадуцеем вместо трости, обвитым двумя живыми змеями, придерживающий чтобы не унесло ветром, петас, широкую панаму, на голове. Рядом стоял, когда-то звавшийся Гией, бог сна Гипнос, белея мраморным телом на фоне своего брата Танатоса, бывшего раньше Тамазом. Бог смерти отливал обсидиановой чернотой, за спиной его росли огромные крылья, и он сразу ими воспользовался, воспарив над лодкой перевозчика мёртвых. Лицо его теперь потеряло симпатичность, превратившись в мрачную страшную маску олицетворения конца всего живущего. Гипнос, с такими же, но выбеленными крылами, пользоваться ими не стал, а присел на дно баркаса. Сам мальчишка остался прежним, только вся одежда его тоже исчезла.

Последние штрихи знакомого обычного мира испарялись и рассыпались в пепел. Мимо лодки пролетел дорожный знак, на котором буквы ожили, поползли по плоскости, складываясь в слово «Стикс», а потом он рассыпался в прах, и ветром разметало его останки.

Мальчик с ужасом вертел головой, с трудом веря и понимая, что происходит. А Харон уже сильно загребал, мощными мускулистыми руками веслом воду в чёрной реке, правя челн к далёкому берегу, поросшему купами серебристых тополей и распущенными косами плакучих ив. За леском раскинулось густое и широкое Ахерузийское озеро, окутанное зловонными испарениями. Слева широкий поток делила скала. Вернее, это сливались воедино две реки, Стикс и Ахеронт. За спиной Харона удалялся, прячась в туман, берег, откуда не возвращаются. Где-то там, за полосой прибоя находились поля страданий, где метались сонмы грешных душ. Справа в поток вливались, делая его бушующим, ещё две реки подземного мира. Флегетон, отсвечивающий красным, от текущей по его дну лавы, покрытый рыжим паром, и Кокит, ведущий в Стигийские болота и своим холодом компенсирующий подводный жар. Ещё дальше, Харон прекрасно помнил географию Аида, поток успокаивался, там текла Лета, дающая покой и забвение, выходящая берегом к садам Элизиума, где Персефона ухаживала за ними с любовью и усердием. И рядом, неприметным ручейком пряталась по расщелинам Мнемозина, река, дающая мудрость избранным. А далеко на севере разверзалась пропасть Тартара, куда никогда не заглядывал свет. Только путь ладьи вёл назад, к исходу из царства мёртвых. Туда, где попрятались в зарослях спугнутые плеском весла, неупокоенные прозрачные души тех, кто не смог предоставить навлон. Где-то рядом, возле берега озера бродил чудовищный Кербер, оглашая пустынь глухим утробным рыком. Жуть и безнадёга правили этими местами.

Челн тяжело ткнулся в берег, пропахав иззубренным форштевнем песок. Харон обернулся, стукнув весло торцом в днище. Лопасть его свернулась, и оно превратилось в массивный посох, которым можно было отталкивать лодку от берега, даже полную пассажирами.

Гермес вальяжно разлёгся на дне лодки, не прикрываясь, не стесняясь и чувствуя себя, как дома. Рядом сидел, скрестив ноги, краткий молчаливый Гипнос, компактно сложив крылья за спиной. Между ними скорчился от страха, стараясь казаться меньше, чем был, мальчишка. Сверху спланировал и взрыл берег ступнями массивный Танатос, подняв столбы песка в воздух от взмаха. Все ожидали, как же поступит перевозчик через реку печали и скорби.