Андрей Максимов - Так любят люди

И плачет. Прям плачет слезами. Он вообще у меня плаксивый. Рыдает, даже когда команда, за которую он в футболе болеет, проигрывает. Так расстраивается. Но чтоб по жизни рыдал — впервые вижу. Нет, истерики у меня там, криков чтоб — не было этого. Ну, психика у меня вообще крепкая, иначе давно б в дурку попала, такая была жизнь. Я его спрашивала все время:

— Как ты мог, Вова, скажи мне? Как ты только мог так?

Он плачет и говорит сквозь слезы. Слов много произносит, но мысли основных две: «Все по дури случилось». И — «жить без тебя не могу». После этого стал как шелковый. Я ему сразу сказала:

— Ты, друг мой Вовка, решай, с кем жить будешь.

Он, вроде того, что чего ж тут решать, когда только с тобой.

Я жестко так поставила ему условие:

— С ОНА этой чтоб не встречался. Дорогу к дому ее — забудь. Будешь встречаться с детьми только на нейтральной территории — парки, кафе, зоопарк.

Он кивает, соглашается на все вроде как. Я ему сразу сказала:

— Все проверю.

Взяла адрес этой ОНА, попросила девушку там одну… из аптеки — денег ей дала, — чтоб проверила, долго ли он в той квартире будет? Он, действительно, вошел, детишек взял, погулял, вернул и домой поехал. Но проверять же так всю жизнь не будешь, правильно?

И вопрос-то мой какой?

В то, что жизнь так можно наладить, я верю. В конце концов, в жизни мужика всякое может быть, верно? Правда, это как-то уж больно круто: двое детей… По пьяни чтоб двоих? Ну ладно. Пять лет он с этой ОНА… Пять! Мозги мне пудрил. Дурой себя ощущать — хуже нет. Но, с другой стороны, он сразу извиняться стал, слова мне говорить про любовь, значит, не хочет с той-то — ОНА — жить, верно? А я без Вовки жизни не представляю. Думала отомстить. Ну, чтобы себя больше уважать. К нам в аптеку кто только не приходит. И я вам так скажу: если мужик сам за лекарствами идет, особенно за сердечными, он почти наверняка одинокий.

Короче, познакомиться-то можно. Баба я видная, верно?

Только вот не могу. Желания нет — и все тут. То есть представляю, как мщу ему. Ну, фантазирую. А как мужика вижу — нет желания, и все.

Но вопрос мой в другом. Я решила, что жить с ним, конечно, буду, что как-то все урегулируется. Я так поразмышляла и поняла, что с ним все-таки лучше, чем без него. Тем более что клятвенно он обещал, что с той у него — все. Только дети. Дети… Это я понимаю. Так. Вопрос у меня какой? Вопрос в том, что не получается его окончательно простить. Вот понимаю, что надо, а не выходит. Ему все время ее припоминаю. Бабу его. Даже в постели, а это уж никуда не годится. Он к ней, конечно, вряд ли уйдет. Да и она его тоже вряд ли примет после того, как он к ней ходить-то перестал.

Он мне теперь через каждый час звонит — докладывает, где он. Не забалуешь особо. Я не про то волнуюсь, что он уйдет. А что изведемся мы так, без моего прощения. Ну, если уж живу с ним, то — все. Надо жить спокойно.

А не могу. Иногда — временами — прям ненавижу его. Кричать на него начала. Раньше такого никогда не было.

Он опять вернулся к разговору о ребенке. Я — ему:

— Ну да, — говорю. — По деланью ребенков ты большой спец.

Опять про то же, понимаете? Как за язык кто дергает…

А сама думаю: какой, думаю, ребенок, если я его простить не могу?

А как простить? Я готова. Уговариваю себя. Понимаю, что жить без него не могу. А не получается. Прям иногда ненавижу его. Прям ненавижу, ясно? Ну и чего мне делать? Выход-то какой есть?

Это было очень давно. Так давно, что, кажется, то был не я, а какой-то другой человек, даже внешне мало напоминающий меня сегодняшнего.

Ее звали Люда. Она была невероятной. У нее были огромные глаза и крючковатый нос молодой Бабы Яги. Нос и глаза были настолько огромны, что мне все время казалось, что нос отражается в глазах. И это приводило меня в восторг.

Ее грудь помещалась в ладони, и от этого можно было сойти с ума. У нее были ровные, прямые, в меру пухлые ноги.

Главное! Да! Главное! Она умела смеяться радостно и свободно. Ее смех легкими шариками разлетался по комнате, по дому, по городу, по лесу, по любому пространству, где она смеялась.

Она тоже была челноком. И первый раз я ладонью измерил размер ее груди в туалете самолета.

Люда была чемпионом мира по созданию проблем. Проблемы были всегда, всюду и в огромном количестве. От постели до похода в кино ничего не решалось просто.

День, когда мы не поругались, считался счастливым, и мы пили за него вечером. Потом, правда, почти наверняка оказывалось, что я что-то не так сказал, и все заканчивалось криком.

Несколько раз в неделю мы расставались. Всегда — навсегда.

А потом мирились. Ах, каким сладким было примирение!

Как известно, лучший способ разрушить любые отношения — начать их выяснять. Мы выясняли отношения как проклятые. Мы работали друг над другом, как скульпторы, стремящиеся из грубого камня создать изящные фигуры.

Мы бесили друг друга. И не могли друг без друга.

В очередной раз, разойдясь навсегда, мы запирались в свои норы. Нас хватало дня на три. Потом кто-нибудь кому-нибудь звонил или под предлогом, или просто так, или чтобы досказать что-нибудь очень важное.

Иногда я подъезжал к ее дому и ждал в засаде. Втайне я надеялся ее застукать.

Однажды я пришел и увидел во дворе скорую.

Дверь в ее квартиру была открыта. Я влетал в эту открытую дверь. Людка лежала на кровати и не производила впечатления умирающей.

Она протянула руки мне навстречу и слабым и от того еще более лирическим голосом произнесла, как она счастлива, что я пришел.

Врач сказала, что у Людки сильно скакнуло давление. Потом вывела меня в коридор и, перейдя на шепот, сообщила, что больной нельзя волноваться и что надо воздержаться на некоторое время от интимных отношений, это может быть опасно.

Воздержаться мы не смогли несколько раз.

— Сколько можно так жить? — поинтересовался я, пытаясь выровнять дыхание. — Мы просто убьем друг друга, и все. Так же невыносимо!

Людка почему-то расхохоталась, и шарики, позвякивая, покатились по комнате.

— Ты думаешь, у нас с тобой любовь? — говорила она сквозь смех. — Думаешь, любовь у нас? У нас патология. У нас патологические отношения. Уверяю тебя, самые крепкие отношения между мужчиной и женщиной — патологические. Они не нуждаются в объяснениях, но их невозможно разорвать.

Мы расставались. Встречались.

Расставались на годы, заводили себе новые отношения, она даже вышла замуж ненадолго, и сходились снова.

Мы могли не видеться несколько лет, а потом встречались так, будто расстались вчера.

И снова мы начинали раздражаться, ссориться, мириться. И, конечно, расходиться. И, конечно, — встречаться опять и опять.

Мы абсолютно понимали друг друга. И совершенно не понимали. Нам невозможно было находиться рядом. И невозможно разойтись насовсем.