Андрей Максимов - Так любят люди

Строки, как всегда это бывает, успокоили.

Я выпил водки, разложил кресло и заснул быстро и крепко, как засыпает человек, сделавший важное дело.

— Вопрос? Да какой вопрос… Как влюбиться? Что делать, когда любви нет, а жить надо? Не знаю…

Мы пять лет с мужем. Если у родителей моих спросите или у его предков, все скажут: «Прекрасная пара. Все у них славно».

Я даже подозреваю, что и Пашка, муж, тоже так думает.

А что? Завтракаем, ужинаем вместе. Деньги есть. Секс — регулярно, все хорошо. В гости ходим вместе. Друзья ставят нас друг другу в пример как практически идеальную пару. А мне скучно. Это вот можно объяснить: мне невыносимо тоскливо? Вам ведь все можно говорить, да?

Мне с ним скучно везде: хоть в гостях, хоть в отпуске, хоть в постели. И ведь поначалу так не было. Мы пять лет — официально, а так-то семь. Пашка — мой первый мужчина. Девятнадцать лет — поздно по нынешним временам, да? А я потому что всегда хотела, чтобы был у меня один мужчина через всю жизнь, разве невозможно? Меня так родители воспитали.

Поначалу не было такого ощущения скуки и тоски: то ли он другой был, то ли я… Не знаю. Не так, чтоб прям весело было, но нормально. Встречались. Общались. Он чего-то рассказывал, я — чего-то. Нормально. Я ведь РГГУ окончила. А в продавщицы пошла, потому что, во-первых, мне бренд наш очень нравится и я прям мечтала с ним работать. А во-вторых, потому что я активная. Мне люди нужны. Я от них энергией заряжаюсь. Энергия — это ведь важно, правда? И от Пашки раньше заряжалась. Или врала себе? Не знаю… Мне казалось, что заряжалась…

Сказать, что вот я прям его любила больше жизни? Не знаю… Я ж не знаю, как бывает, правильно? Я знаю, как у меня.

Мне казалось, что любила. Пашка — честный мужик, ничего не могу сказать. И когда у нас все случилось… как это?.. ну, интим в смысле… Он предложение мне сделал. Потом к родителям моим пошел типа руки просить. Ну, родители, понятно, уже знали все, да и я их предупредила. Но тут случилось то, чего я не ожидала.

Вы не думайте, что я заговариваюсь. У меня вообще речевой аппарат нормально работает. Это важно, что я говорю. Ну и вот. Папа вдруг говорит:

— Венчаться-то будете? Или в грехе жить? Чего он вдруг? Нет, у меня, конечно, верующие родители, иконы дома висят… Но без фанатизма, как говорится. Пост не всегда удается соблюдать, скажем. Да и в церковь не регулярно ходим. А тут — вдруг — так.

А Пашка, оказалось, некрещеный. У меня и в мыслях не было у него спрашивать: крещеный, нет?

Ну и он растерялся, конечно, бедный. Не ожидал такого поворота.

Пришлось его окрестить. Мы, когда в церкви узнавали, что надо иметь для крещения, знаете, что оказалось самым главным? Я думала: белье там, крестик… А нам священник объяснил, что самое главное — вера в Господа нашего, Иисуса Христа. Пашка сказал, что вера у него есть. Неделю Библию читал…

— Зачем, — говорит, — одну и ту же историю четыре раза пересказывали, я не понял. Но история хорошая. О многом, — говорит, заставляет задуматься.

Ну и венчали нас. Все красиво было, торжественно. Пашкины родители обалдели, правда, но противиться не стали. Они вообще хорошие, родители его. С моими подружились. И вообще, у нас все хорошо. Прямо распрекрасно. Ипотеку выплачиваем с помощью родителей даже быстрей, чем предполагали. Деньги есть. С сексом все нормально. Я уже говорила.

Но скучно. Я поймала себя на том, что специально задерживаюсь на работе, чтобы домой не идти. Пашке говорю, что задерживаюсь, чтобы больше заработать — у нас зарплата зависит от того, сколько продал. Но я-то правду знаю. Пашка ребенка хочет. А я предохраняться стала втайне от него. Нехорошо, наверное, венчаться, а потом предохраняться… Не по-божески… Но я как представлю, что вот так с ним всю жизнь жить… Всю жизнь! Это же одуреть можно. А с другой стороны: раз венчались, то куда денешься? И вот что теперь делать? Что? В магазин приду — еще туда-сюда: люди там, энергия… Ну, я говорила. А домой ноги не идут. И сама себе противна.

— Чего тебе еще, дура, надо? — саму себя спрашиваю. — Хороший же муж. Не пьет, не изменяет, работает. Чего с жиру-то беситься, как говорится…

А тоска такая… Смотрю на него, бывает, он там… не знаю… картошку на кухне жарит… Он готовит еще хорошо. Ну, это совсем не важно.

И вот смотрю, значит, на него — и удавиться хочется.

У меня критические дни теперь чуть ли не каждую неделю, ну, чтобы реже с ним… Ну, вы понимаете? А он не замечает. Или ему тоже все равно? Не знаю.

И что мне делать в такой ситуации? Куда тоску деть?

Мне очень хотелось что-нибудь срифмовать.

И мысли были, а чувств не было. Чувства создают внутри настроение, ритм. Нет ритма, и мысли организовать невозможно.

Когда хреново, есть три выхода: что-нибудь срифмовать, что-нибудь выпить или с кем-нибудь поговорить.

Если первый отпал, остаются два других.

Подошла официантка Юля.

— У вас все в порядке?

— Нет, — ответил я. — Если бы у меня было все в порядке, я бы тут не сидел.

Тут она задала свой отвратительный вопрос:

— Могу ли чем-нибудь помочь?

Когда женщины задают такой вопрос, они что, правда, не понимают все огромное меню ответов?

— Думаю, да. Присаживайтесь.

Юля улыбнулась. Как ей, наверное, казалось, по-доброму:

— Нам нельзя. Вам хочется с кем-нибудь поговорить?

— Да. Мне хочется с кем-нибудь потрепаться. И вообще, мне говорили, что тут едва ли не клуб общения.

А поговорить не с кем. Какой-то пьяный со своей бабой подсел и все.

Юля неожиданно спросила:

— Который час?

Я показал свои часы.

— Хорошие часы, — снова улыбнулась Юля. — Дорогие. Я попробую вам помочь, но придется немного подождать.

И она исчезла.

Только официантки умеют исчезать, а не уходить.

А мне хотелось говорить.

Не потом, не когда-нибудь, а сейчас.

Я взял телефон.

Та, Которая Не Звонит, — не звонила. И не писала.

Какого черта! Почему я все время должен ждать?

Они умеют молчать лучше, чем мы. Вот в чем их сила.

Мы, мужики, придумали, что они — говорливые, что они любят трепаться, что, бывает, их не остановить.

И не то чтобы это прям совсем не так.

Но они умеют молчать в любви.

Молчать — чтобы мы постоянно думали о них.

Молчать — слегка склонив голову и глядя своими прекрасными глазами так, чтобы этот взгляд можно было трактовать в ста тысячах вариантов.

Молчать — в ответ на какой-нибудь самый главный наш вопрос, слегка улыбаясь: мол, ты же знаешь мой ответ сам, правда, милый? Чтобы мы с ума сходили, разбираясь, правильно мы знаем или нет.