Андрей Максимов - Так любят люди

Вот вчера прошу:

— Почисти картошку.

Говорит:

— Ага.

И не чистит! Как же такое возможно, а? Говорит «ага» и не чистит! Ну, безответственность, как еще назвать?!

— А вы уверены, что каждую вашу просьбу он беспрекословно должен исполнять?

— А как? Я же правильное прошу. Не лишь бы что. Попросили? Сделал. Свободен. Не так разве? А то — ага да ага.

— А муж вас просит о чем-нибудь?

— Он? Меня? А чё меня просить? Я сама все сделаю, что надо. Что меня просить? Да мы вообще разговариваем как-то… Как сказать?.. Не постоянно. То есть разговариваем, конечно. Но не постоянно.

— Ругает вас?

— Он? Меня? За что же? Я все правильно делаю. Вы не понимаете меня? Это же он безответственный. И ленивый. Нет, так-то он хороший, но ответственности никакой. Вот никакой вообще! Тяжело с ним…

— Двадцать лет прожили… И вы всерьез считаете, что вашего супруга можно переделать?

— Конечно! Я же про правильное ему говорю. А он — безответственный очень. Вот и все. А вы считаете — нельзя? А что же тогда делать? Разводиться с ним даже и не думаю — жизнь, считай, прожили, детей вырастили хороших. Но он должен быть ответственный. Попросили? Сделал. Свободен. Разве трудно так?

Если, конечно, он не переделается, будет трудно. Но я думаю: почему бы ему не переделаться? Я ж прошу все правильное.

Я должен был прилететь утром. А успел сделать дела раньше и решил вернуться вечерним самолетом.

Не сказал об этом Юльке.

Врал себе, что хочу явиться сюрпризом, даже цветы купил в аэропорту как доказательство самому себе, что — да, предполагался именно сюрприз, другими словами: радость предполагается.

Но я же на самом деле понимал: это была просто проверка. На самом деле я хотел ее застукать, потому что устал от своих предчувствий.

Я любил какую-то другую Юльку, прежнюю. Та, моя Юлька, погибла в автомобильной катастрофе.

А эту жизнь с женщиной с холодным взглядом надо заканчивать. Просто у меня никогда не хватит сил сделать это самому.

Может быть, конечно, мужчины и сильный пол. Где-то там. В чем-то там. Но во всем, что касается любви, мы слабаки. Женщины куда сильнее нас в том, что касается любви.

Потому что они самодостаточней. Мужчина больше нуждается в даме, чем дама в кавалере.

Они не умирают от одиночества. Они придумывают себе всякие развлечения: ходят в кино и театры, на лекции и выставки, устраивают девичники и прорываются на тусовки.

Они могут ходить по парку и радоваться природе. Они умеют получать удовольствие от покупки подарка подруге на день рождения. Они ходят на экскурсии, что уже совсем невозможно себе представить.

А что есть у нас? Работа — да и все. И если она не захватывает целиком, то — все, шандец.

Мы, мужики, пользуемся жизнью. И на этом основании считаем себя сильным полом.

А они жизнь любят. Они же рождают жизнь, потому и любят ее.

Женщины любят жизнь как свое собственное дитя. Как мать находит радость в каждом шаге, каждом жесте своего ребенка, так и женщина находит праздник в каждом проявлении жизни.

— Чем бы тебя порадовать? — спрашивает она мужчину.

И мужчина задумывается.

Водка? Футбол? Вымученные все какие-то восторги.

А она восклицает:

— Мне бы босоножки новые к платью…

А потом радуется этим босоножкам, своим подругам о них рассказывает и веселится.

Утром надевает их и кричит:

— У меня есть новые босоножки!

Вы видели хоть одного мужика, который бы заорал, счастливый:

— У меня есть новые ботинки!

Они умеют любить жизнь.

И просто — умеют любить. Любовь — это женская история. В любви они нами командуют. Все решительные шаги совершают они.

Или они — опять они! — заставляют нас совершать эти самые решительные шаги.

Я вошел в наш двор. И не увидел, а сначала почувствовал.

Потом увидел машину.

Было темно. Тусклый свет фонарей чего-то там отбрасывал.

В машине было двое: мужчина и женщина.

И снова я не увидел, а почувствовал: Юлька.

Почему-то первое, что я сделал — выбросил букет. Ненавижу выглядеть смешным.

Я просто разжал пальцы, и цветы упали на асфальт.

Я подошел поближе. Я совершенно не боялся, что меня увидят. Я просто не думал об этом.

Я вглядывался в машину, сощурив глаза.

Видно было плохо. Из темноты появлялась голая Юлькина грудь, потом голая нога.

Было ощущение, как будто свет выхватывает все это. Как в кино.

Я не знал, что делать. Я не понимал, как это прекратить.

И еще мне почему-то стало невероятно стыдно за все, что я видел.

Я достал телефон и набрал ее номер.

Мне никто не ответил.

Тогда я поднял букет — зачем я это делал? кто мне объяснит? — и букетом постучал в ветровое стекло.

Они не обратили на меня никакого внимания.

Я выбросил букет и постучал уже кулаком.

И Юлька увидела меня.

Я готов поклясться, что видел ее огромные испуганные глаза. Хотя по всем законам физики и чего-то там еще это было совершенно невозможно.

А потом я зачем-то стоял и ждал, пока она выйдет из машины.

Я не уходил, не убегал, не орал, не бил по автомобилю.

Я просто стоял и ждал.

Она вышла, бросила мне: «Привет!» и пошла к нашему подъезду.

В квартире она начала произносить слова — много, очень много слов.

Она говорила, что после болезни ей стало казаться, что она теперь никому не нужна и не интересна; что она чувствовала, как изменилось мое отношение к ней; что ее душа и тело требовали доказательств того, что она — женщина; что ей просто необходимы доказательства того, что ее можно если и не любить, то хотя бы хотеть, и что я — ты! ты! ты! — не даю ей этих доказательств; что этот человек в машине — совершенно случаен в ее жизни; что у них ничего не было, они просто целовались в машине и тискались — она так и сказала «тискались», я почему-то очень хорошо запомнил это слово; что она совсем не знает, как теперь жить, и что я должен ей помочь это понять; что ей нужны доказательства того, что она — женщина, что без них ей дальше не жить, и что я должен давать ей эти доказательства, а я не даю…

Я молчал.

Я смотрел на нее и понимал, что больше никогда не смогу ее обнять. Что эти грудь и ноги, вспыхивающие в темноте, я теперь буду видеть всю жизнь.

Я открыл холодильник. Выпил водки из горла. Хотел поставить бутылку обратно — я все это помню, как сейчас, хотя сколько уже лет прошло, — но передумал и взял с собой, потом подошел к Юле…

Она сразу замолкла. Казалось, она ждет, что я ее ударю.

Я хотел на нее посмотреть. Но у меня не получилось.

Я развернулся и вышел.

Больше я ее не видел никогда.

Я сел в машину. Мне надо было успокоиться.

Я начал писать.