Анатолий Козлов - Вопрос и многоточие, или Голос

— Иду, иду я, — капризно, как в детстве, произнес Антон. — Чего кричишь? На душе тошно, а в голове хуже, чем в дурдоме. Еще и твой бестелесный голос. Как тут не оцепенеешь? Любой человек столбенеет от непонятного и удивительного.

— Ну, спорить не стану. Но ты редкое исключение. Можешь поверить на слово, не требуя доказательств. Долго я бродил по миру, нагляделся и наслушался такого, чего и в страшных снах не увидишь. Так вот, как только тебя заметил и услышал, о чем думаешь, сразу решил познакомиться ближе. Нравится мне разгадывать загадки и решать ребусы. Видишь, какой комплимент отвесил твоей скромной особе?

— Угу, — выдавил Антон.

— Мне очень понравилось твое определение самого себя: «…человек без возраста, лица и глупых амбиций». Хотя, как я знаю, ты не так давно объявлял, что жизнь — это постоянный поиск оргазма… Гм… в этом что-то есть. Пускай простят нас просвещенные и амбициозные индивиды.

— Слушай, — набрался смелости Антон, — я ни к кому в прислужники не записывался. И тебе потакать не собираюсь. Мне нравится воля и независимость. Очень долго к этому шел, вытравливал в душе ростки самолюбия, славолюбия и восхищения самим собой.

— А я и не прощу мне служить, — Антон уловил растерянность невидимого собеседника. — В конце концов, мы не собаки, чтобы кому-то служить… хотя мысль твоя мне нравится. Человек — ты, в частности, должен к кому-то или чему-то стремиться, беречь, наконец, любить и, самое главное, верить. Вот я тебе и предлагаю: давай верить в Улита-Слимака, что недавно сбежал из резервации. Как тебе такое предложение?

— Почему бы и нет? Давай. Смысл в этом есть, — согласился Антон. — Слушай, а ты не будешь мешать мне жить своими надоедливыми поучениями и постоянным присутствием рядом?

— На Новый год будет очень снежно, но без сильного мороза, — ответил на вопрос Голос.

— Как тебя понять? — наморщил лоб Антон.

— Как хочешь, так и понимай…

— Мужчина, вам плохо? Может, «скорую» вызвать? — Рядом стояла круглолицая полненькая девочка-старшеклассница и озабоченно вглядывалась в его лицо. — Вы уже несколько минут держитесь рукой за сердце и шагу с места не сделали. Так вызвать «скорую»? У меня мобильник в сумочке. Подождите секунду…

— Нет, не надо. Спасибо, красавица, за заботу. Со мной все хорошо. Дай Бог тебе богатого и красивого жениха. Я просто задумался. Спасибо, спасибо, милая.

— Тогда счастливо вам, — у старшеклассницы порозовели щечки.

— Эта дурочка закончит самоубийством. Неразделенная любовь. Жаль ее, могла стать хорошей женой и заботливой матерью, — в Голосе было неподдельное сочувствие и жалость.

— Да успокойся ты, пророк бестолковый. Плетешь неизвестно что! — Антон разозлился. — Чем тебе не угодила девчонка невинная?

— Она прошла уже свой жизненный путь. И это не я сказал, — оправдывался Голос. — Твоя Ирина, с которой гулял вчера вечером, не проснется завтра утром. Ее песня спета, а лучше сказать — стих дописан. Ты хотя бы знаешь, что она писала стихи? Нет, не знаешь. Так себе, рифмоплетство. Не большая потеря для читающей публики.

От услышанного у Антона отнялась речь. Он попытался протестовать, защитить, просить за подругу, но не было сил произнести даже звук. Наконец, глубоко вдохнув, на выдохе прошептал:

— Заткнись. Ни слова больше.

А роскошный день набирал силу. Солнце уже взобралось на пятиэтажку к техническим этажам монолитных строений. Нагрелся воздух, посветлела небесная синева. Многоголосие городских звуков притихло и обмякло, будто выпустили воздух из упругого воздушного шарика, который теперь бессильно мотался, как мокрая тряпка на высохшей ветке липы. Стайки городских голубей с общественных остановок перебрались в тенистые уголки с мусорницами, а бездомные коты ленились охотиться на разомлевших птиц. Вот только у людей не было усталости. Они, как заведенные механические игрушки, толклись в автобусах и троллейбусах, спешили ко входам в метро, сновали по плитам разогретых тротуаров. Люди спешили, спешили жить. Бегали, суетились, спорили, договаривались, радовались и печалились. Хотели большего, чем имели, и теряли свои принципы, убеждения, уверенность, свою самость. Каждому чего-то не хватало, при том, что пока имели основу основ — жизнь. Всем доволен был лишь воробей на приступке социальной аптеки. Он упорно, не спеша, клевал высохшую корку батона. Ему было тепло и уютно на выщербленой приступке. Его не донимали муки совести, не терзала сердце зависть, не разрывала внутренности жадность, не отравляло кровь желание иметь больше. Воробей жил сегодня и сейчас…

— Кто тебя обидел? Когда и за что? И главное, стоит ли это твоей обиды? — совсем неожиданно и не к месту спросил Голос. Антон на мгновение задумался.

— Не припомню. Нет, не было такого. Скорее обижал я, а не меня.

— А не кривишь ли ты душой?

— Я искренен перед собой и перед тобой, мой невидимый, но всезнающий собеседник.

— Хочу услышать правду. — Голос напрягся, как натянутый лук. — Я же знаю. Меня не обманешь. Но хочу услышать правду от тебя самого. Может быть, тогда сможешь разобраться во всем без перекосов и зазубрин. Что у тебя болит?

— Душа, — честно ответил Антон. — Я потерял со смертью матери что-то важное, самое главное, магистральное. Порой мне кажется…

— Не торопись. Есть небесное, земное и подземное, — перебил Голос. — Очень много вокруг невидимого, такого, что не возьмешь в руки, не почувствуешь на запах и вкус. Но, тем не менее, оно не перестает быть существенным, не исчезает, не превращается в ничто.

— Общие фразы, — не согласился Антон. — Я говорю о конкретном…

— Хорошо, — снова прервал его Голос. — Припомни самые счастливые моменты, связанные с матерью. Такие моменты, когда ты почувствовал, что она счастлива. По-настоящему счастлива….

— Я помню. Вечерело. Воздух пах сыродоем и спелой черникой. Недавно прошла гроза. С листьев яблонь и слив еще стекали крупные капли и звучно падали на мокрую землю. Было тихо. Еще пахло дождевыми червями, опустевшим погребом и мокрой полынью. Заканчивался третий день, как сбежала наша собака Вальтар. Так называл его я, а мать называла просто Валетом. Мы все испереживались. Еще пахло мокрым полотном и сырой овечьей шерстью, после прошедшего дождя. Овцы, бедняги, сбились стадом у хлевушка с закрытыми дверями. Здесь же, по двору, как чумные ходили куры. На западе краснела полоска неба. Над самыми верхушками леса выглядывал краешек бледного солнца. Хотя и помыла его гроза, солнце казалось усталым, сонным, словно крупный догорающий уголек, что вывалился из печи и скоро покроется легкой, едва заметной пленкой бело-серого пепла.

Я босиком топаю по мокрой земле, несу в хату тонко наколотую топором лучину. Сделать это попросила мать. Мы с ней собираемся звать через комин нашего Вальтара. И вот на загнете печи уложена домиком смолистая лучина. Открыта после грозы юшка в комине печи. Мать чиркает спичкой. Слабый огонек освещает легкий сумрак хаты. Мать подносит спичку к лучине. Живой золотистый петушок перескакивает на смолистую щепу. В комин потянулся вьющийся дымок. Огонь усиливается, пасть комина поглощает столбик дыма.