Радослав Михайлов - Властители земли

До того как меня перевели на государственную виллу, я работал во втором управлении у технического руководителя Тодора Френского, если вы его знаете. (Кто же не знает Тодора Френского!) Так вот, вызывает меня товарищ Герасков. Мне, говорит, нужен хороший плиточник для специальной работы. Как товарищ Герасков на меня вышел, это другая история, ее можно тут не касаться, но вы знаете, кто такой товарищ Герасков. (Еще бы!) Так вот, зовет в кабинет: вот тебе письмо, давай на завод, привези образцы, а мы будем решать; если у тебя машины нет, дам служебную. Как раз я тогда обкатывал «москвича». Машина, говорю, есть, дайте только командировочное предписание. Он распорядился, предписание мне оформили, и еду я на завод. Письмо на имя директора: образцы для государственной дачи и так далее. Беру шесть видов, первый сорт, на экспорт, плитки одна другой лучше, и возвращаюсь. Рассматривают, выбирают, товарищ Герасков ко мне обращается: что думаешь, ведь ты специалист. Я говорю: на мой вкус, эти для ванных, эти для туалета, эти в кухню, кухня там большая, с современным оборудованием. Товарищ Герасков с моим мнением соглашается и распоряжается — послать грузовик и привезти столько-то тех, столько-то тех и столько-то для резерва. Тут я опять свое слово вставляю: нужно, говорю, товарищ Герасков, отбирать, иначе не гарантирую, хоть они и первого сорта, но встречаются нюансы. Сработало: снова письмо директору и командировка. Приезжаю — прямо к директору: звоните кладовщику, а остальное моя забота. Хотя письмо из важного учреждения, я иду сам, потому что, сами знаете, волка ноги кормят. Директор позвонил, а я купил литр водки на свои собственные — и к бай Стрезо, начальнику склада; тот благодарит — и весь склад в моем распоряжении: выбирай, что душе угодно. Погрузили товар, а я бай Стрезо подмигнул и говорю: может, я к тебе и еще обращусь, бай Стрезо, без письма, по-человечески. Что ж, отвечает, для такого парня, как ты, что-нибудь всегда найдется. Сам завертывает бутылку в газету — директор категорически запретил принимать подарки. А потом как праздник, так я бай Стрезо поздравленьице: Новый ли год, Первое мая, Девятое сентября, бай Стрезо не забываю. В жизни только так! Незаменимый поглядел на Димитра Первого, может, и не ему лично все это говорил, но поглядел на него. Дай другому такое письмо, он — к директору, проторчит у него под дверями, потом будет ждать, пока плитку отгрузят, а о бай Стрезо ничего и знать не будет. А я человек тертый, знаю, где раки зимуют, главный-то не директор, а такие, как бай Стрезо. Я до сих пор не забываю бутылочку ему презентовать, но уж попросишь — и он к тебе по-человечески, для друга ничего не пожалеет. Ну, а тогда… плитку получил, работал два месяца на совесть, дача засверкала, без облицовки какой же вид… Приехали смотреть, товарищ Герасков меня хвалит: молодец, золотые руки. Пришло время дачу открывать, ленту перерезали, само собой — банкет. Да-а-а… помощник товарища Гераскова меня ищет: ты Димитр-плиточник? Я. Быстро, товарищ Герасков велел тебя позвать. От добра никто не бежит, вхожу, за столом все большие люди, присаживаюсь и я с краю, оделся прилично, потому что ожидал, что позовут. Стол накрыт — закачаешься! Незаменимый снова глянул на Димитра. Закусок три вида, на каждого по пол-литра водки, потом форель подали, вот такую — Незаменимый развел руки чуть ли не на полметра, — потом цыплята-гриль, в два дня всего не съесть. Под рыбу специальное белое вино, под мясо — красное, вы такого и не нюхали, а товарищ Герасков произносит тост: выпьем прежде всего за рабочий класс, и глядит на меня, за людей с золотыми руками, без них мы ничего не достигнем, за них, товарищи! Все встали, выпили, потом аплодисменты; произносили тосты и другие, то ли министры были, то ли еще какие начальники, не знаю, но немного погодя товарищ Герасков постучал вилкой по тарелке и снова на меня посмотрел: ну, а что скажет рабочий класс? Чем-то я ему показался. Другой на моем месте окажись — ни бе, ни ме, а я встал: вы, говорю, впереди, мы — за вами, вы идеи выдвигаете, мы — воплощаем их в дела. Народ рукоплещет. Поднаелись, поднапились, и все перемешалось, один встает, другой садится, я выбрал момент и к товарищу Гераскову: хочу, мол, чокнуться с вами и вопрос есть. Он чокнулся: какой вопрос? Доходит до тебя? — Незаменимый снова уставился на Димитра. Сидим с товарищем Герасковым запросто, как сейчас с тобой, чокаемся, и он спрашивает, какой вопрос. На моем месте другой бы уже напился и валялся под столом на позор всему рабочему классу, а я вопрос ставлю, потому что железо надо ковать, пока горячо. Квартиры, говорю, товарищ Герасков, мы строим с энтузиазмом, а у самих нету, Он подумал и сказал: обратись к Кавракирову от моего имени, скажи, что я тебя послал. Вот так дела-то делаются. На другой же день я к Кавракирову, и, если хочешь знать, уже осенью дали мне квартиру, да она мне не понравилась — на первом этаже — и я отказался, только Домузчиев об этом знает, да и он небось забыл. Эту, говорю, не хочу, лучше подожду, надо мной не каплет. Вот такие дела… А потом Кавракиров меня вытребовал, чтобы я на его даче плитку выложил, и стали мы чуть ли не приятелями. А теперь за твое здоровье!

Помолчали, чокнулись, выпили. Рассказ Незаменимого у всех из головы не выходит, то один что-то спросит, то другой, Незаменимый отвечает весело. Многих повидал, со многими большими людьми знаком, и связи есть, видно, и деньги водятся. Потом спустились с его высот на землю: что, еще по одной? Давайте, пусть Первому будет неповадно охаивать нас в газете да от коллектива отрываться. Димитр заказал еще шесть двойных и шесть закусок, бог с ними, с деньгами, дорого, что снова со всеми вместе. Чокнулись, выпили и опять: твое, конечно, дело, хочешь не хочешь работать частно, но зачем натрепался журналисту? Не стукнуло тебе тогда в голову, что сам-то ты нашей породы? Он напишет и уйдет, а тебе с нами жить! И на меня чего накинулся? В полупьяных глазах Симо враждебность мешается с веселостью, если его поднакрутить, то тут же заскандалит, хотя уже все в прошлом.

Димитр, глядя под ноги, посмеивается дробным своим смешком, голова кру́гом идет, отговаривается кое-как, но не отпускает его тайное беспокойство: оставят ли его в конце концов в покое? На помощь опять же пришел Незаменимый, он тоже навеселе, пил наравне со всеми, видно, и ему приятно сидеть с бригадой: ты ударил Симо, Симо ударил тебя, поговорили — и забыли! Нечего в душе злобу копить, потому мы и друзья, что умеем забывать плохое. Но к Первому у меня есть все же кое-какие претензии, и я их вам сейчас скажу. Все снова на Незаменимого глядят. Соревновались мы с ним? Было дело? (Все закивали с пьяной готовностью: соревновались, и он тебя побил, было дело.) Так вот… Под добродушно-приятельским взглядом Незаменимого Димитру стало не по себе. Он победил, потому что резал алмазом, а я этого тогда не знал, а во вкус ваш я тогда не поверил, хоть и сказал, что верю. Но я вторым быть не люблю. Да и сами подумайте, может ли такой человек, как я, быть вторым? Вы меня правильно поймите: без меня вы все — нуль! Твоя правда — нуль! Неприятно признаваться себе в этом, но от правды никуда не денешься, это все понимают, хотя и подвыпили. В голове у Димитра шумит, что-то не нравится ему в этом вступлении: их успокаивает, а сам заводится, не смирился, значит, со вторым местом! А тогда согласился. Из-за частных заказов я на него не сержусь, продолжает Незаменимый, и за журналиста тоже: что думал, то и сказал, но что он в первые выскочил, это я ему прощу только при одном условии…