Радослав Михайлов - Властители земли

— Ишь ты, он к Кавракирову пойдет! Заступник нашелся! К Кавракирову мы и сами пойдем, всем скопом, и мы не глухонемые, права свои знаем, и у кого с квартирой хуже всего — тоже известно. Все, точка на этом. Завтра идем к Кавракирову, а там посмотрим, кто кому сват, кто брат.

Остальные шумно соглашаются с ним, и вся ватага выходит на морозный воздух.

Перевод Л. Хитровой.

Появилась она осенью, темным дождливым вечером, и самый вид ее озадачил мать: одинакового роста с сыном, такое же, как у него, пальто в клетку, такая же сумка на длинном ремне через плечо, сзади посмотреть — не поймешь, кто парень, кто девушка. Что-то было в ней от птицы, но не вобравшей в себя лазурь неба, а потрепанной непогодой. Туфли мокрые, волосы торчком, а в остальном девушка как девушка: фигурка стройная, живот подтянут, смотрит доверчиво, спокойно, только ее еще юное лицо непроницаемо холодно. Петьо представил ее коротко: Тони, с нашего курса, из Лома. В тот раз она не ушла, осталась ночевать. У Петьо. Вот так Тони! На смену первому чувству — растерянности — пришло куда худшее: ревнивое любопытство. Все утро мать была начеку и подкараулила-таки Петьо в прихожей: я понимаю, вам, конечно, нужно учить что-то вместе, но зачем ей спать в твоей комнате? Диван в гостиной свободен. И вообще, ее появление в доме что-то значит? Ничего не значит, буркнул Петьо (меланхоличный и вместе с тем телеграфный стиль разговора появился у него еще в старших классах школы), а на лице — те же невинность и спокойное отчуждение, что и у нее. Да еще эта двухнедельная бородка, делающая его похожим на апостола. Ты в это не вникай, и, усмехнувшись, скрылся за дверью своей комнаты, где Тони, вероятно, в этот момент одевалась.

Так и пошло: приходят, запираются и учат. Теперь утром и вечером, до и после работы мать прислушивалась и терзалась в догадках: тут Тони или нет, снова останется ночевать или уйдет? Через неделю поняла: у Тони есть ключ от квартиры. Как-то столкнулись в дверях. Словно знакомые в гостинице! Петьо не было. Добрый вечер, поздоровалась Тони, отведя руками волосы с лица. Матери понадобилось собрать все свои силы, чтобы подавить вспыхнувшую неприязнь, удержаться от ссоры, а девушка даже не смутилась: Петьо немного задержится — и закрыла за собой дверь в комнату. Господи боже! Мать едва дождалась сына и из кухни нарочито громко спросила: хочешь есть? Иди ужинать! Мы ужинали, ответил Петьо. Хлоп! Дверь закрылась.

Затаив дыхание, мать прислушивалась: что там за стеной? Вечером она решилась поговорить с отцом. Он приходил поздно, вконец измотанный, до домашних ли ему дел! Рассказ матери о Тони его не удивил и смущения не вызвал.

— Да ладно тебе. Дело молодое. Вспомни, как сами-то в свое время по укромным углам прятались.

— При чем тут углы, — возмутилась мать. — Не притворяйся, что не понимаешь. Ведь он ей ключ дал! Хочет — приходит, хочет — уходит!

— В сущности, — устало усмехнулся отец, — все естественно.

— Что естественно? Спать вместе?

— Лучше так, чем в парках на скамейках мерзнуть.

— Не говори глупостей! Ты ничего не хочешь понимать! Господи, что происходит с ребенком?

— С каким ребенком?

— Как с каким? С Петьо!

— Он уже не ребенок, — ответил отец, — он студент третьего курса. В его годы я делал революцию. И вообще не преувеличивай. Ничего страшного.

Поужинали. Он усталый, она растревоженная. Посмотрели по телевизору конец какого-то фильма. Одни, без сына и его Тони. И легли спать. Но у матери осталась досада на сына, на эту Тони, на мужа. Она долго не могла уснуть и все нашептывала что-то мужу, ревниво, напористо, пока тот не захрапел наконец. Тогда угомонилась и она и услышала еле доносившуюся из-за стены музыку. Видно, включили магнитофон и учат. Но подслушивать она не могла себе позволить.

Утром, готовя завтрак, она сказала мужу так, словно разговор с ним не прерывался:

— Я все-таки его спрошу.

— Кого?

— Петьо. Кого же еще? Не может же так продолжаться!

— Спроси, спроси, — ответил отец добродушно. — Волноваться особенно не из-за чего, но уж если решила — спроси.

— Странно, — набросилась на него мать. — Откуда такое равнодушие? Ведь речь идет о судьбе твоего собственного сына!

— Ну, ладно, ладно. Спроси, потом расскажешь мне.

В то утро мать не спросила, хотя несколько раз подходила к двери с твердой решимостью постучать. Но было тихо, видно, и впрямь спали. А сон своего ребенка она потревожить не могла. Так и ушла на работу, оставив записку: позавтракай. Именно так — в единственном числе. Вечером опять пришли вместе, поздно, но отца еще не было. Добрый вечер — добрый вечер, будешь ужинать — нет, мы уже поужинали, есть деньги — нет, возьми — спасибо. И затворил дверь. Мать подождала немного, потом постучала и позвала:

— Петьо, поди сюда!

Произнесла твердо, отчетливо, чтобы не оставалось сомнений — это мать говорит. Он вышел в домашних тапочках и в майке. Совсем уж неглиже перед своей Тони! Мать не отводила глаз, выискивая следы присутствия той — следы ее рук, поцелуев. А он смотрит прямо, чуть набычившись, ну, полная невинность!

— Ведь я же сказал тебе — не реагируй.

— Но есть ведь какие-то нормы приличия… И кто она? Хорошо ли ты ее знаешь? Соседи уже шушукаются. Для авторитета отца, семьи это…

— Оставьте меня в покое! Или хочешь, чтобы я из дому ушел?

У матери в глазах потемнело. Ухватилась за стул, чтобы не упасть, а сын и краем глаза не глянул.

— Ты… из дому? — Сердце пронзила боль. Сын молчал. — Петьо, сынок, да ты понимаешь, что говоришь? Ведь ты наш единственный, ведь мы с отцом…

— Надоело, все надоело! И авторитет отца, и ты со своими попреками, и дом ваш! Уйду, хватит!

Все, конец. Мать долго сидела, уставившись в одну точку. Удар оказался более тяжким, чем можно было ожидать. Сын стоял боком, не повернул даже головы; высокий, чужой, с этой бороденкой на детски-наивном лице. Ни слова не тронули его, ни слезы. Он не соизволил заметить, что мать чуть сознание не потеряла. Свечерело, а она никак не могла собраться с силами, встать, подогреть ужин. Да, конец. Боль в сердце не отпускала. Что-то в ней надломилось, какая-то жестокая, бездушная сила ломала ее жизнь, разрушала самое дорогое: ее мальчик и не ее, ее и не ее. Заграбастала его эта Тони… Каким ветром занесло к ним эту потрепанную птицу? Исковеркает всю его жизнь…

Пришел отец; мать, совсем разбитая, рассказала ему о перепалке с сыном, об его угрозе. Отец включил свет.

— Отстань от них. Молодые всегда хорохорятся. Легко о независимости болтать, сидя на чужой шее. А сами на пачку сигарет еще не заработали.

Его слова не успокоили, лишь чуть приглушили тревогу: может, не все потеряно, может, и вправду все внешнее, наносное.