Радослав Михайлов - Властители земли

Унылые, пошли мы ужинать. За столиками народу немного, трудовой сельский люд, ментовку пьют, громко разговаривают, но никто ничего не ест, потому как есть нечего. Только мы в дверях появились, буфетчик нам место освободил, усадил и ни килек, ни вафель уже не предлагал, а принес по порции свежей яичницы-глазуньи, приправленной перцем. Мы молча поели, заплатили по пятьдесят стотинок и, расстроенные, пошли спать.

На другое утро принялись за работу нехотя. Бывают такие ситуации: берешься за дело, заранее зная, что оно никчемное, но закончить надо. Наше дело все более суживалось вокруг одного вопроса: у самого-то Чендо есть ли корысть в двойной бухгалтерии или нет? Людям своим из сельсовета раздает премии (чтобы слушались и любили), высшему начальству — подарки (чтобы помогали селу), честно-благородно во всем признается (почуял, видать, что мы и без его признаний до всего докопаемся). Деньги на премии и подарки берет с грузовика, тут бумаги ведутся аккуратно (в этом мы больше не сомневались). Как я уже говорил, использование списанного грузовика само по себе дело незаконное, но общепринятое, так что какое-то оправдание у него есть. Хорошо, но ему самому какая польза? Есть у него личная корысть или нет?

Этот вопрос стал для нас с молодым коллегой порогом, о который мы споткнулись, Митко прямо рвался в бой, а у меня не было настроения ни соглашаться, ни спорить. Сидели мы над ворохом бумаг (уж третий день пошел), все просмотрено, проанализировано, описано. Можно к выводам переходить. А тут Митко Ефремов: бай Ташо, что мы с тобой гадаем! Человек выпивал да закусывал с большими чинами, вот и вся его корысть! Он не больше нас с тобой виноват, мы ведь тоже барашка ели и водку пили. Я против того, чтобы дело заводить, отчитаемся про грузовик, и баста!

Снова повторяю: у ревизора много поводов споткнуться, а еще больше поводов растеряться; дела часто путаные попадаются: по одному закону кажется — нужно наказать человека, а по другому (писаному или неписаному) вроде бы и не за что. Подожди, говорю, давай подумаем, мы, во-первых, не знаем, сколько в словах Чендо правды, и, во-вторых, даже если это правда… Даже если это правда! — рассердился Митко Ефремов. Мы что, пойдем к товарищу Сильвестрову спрашивать, получал он халиште из села Бор или нет? Это ты предлагаешь? Уж ты, бай Ташо, иди тогда без меня, я всего только год на службе, у меня пока что нет охоты мозолить товарищу Сильвестрову глаза! Я уже приготовился ответить ему в том же духе, но тут дверь отворилась и конторщик позвал нас к телефону: звонили из города. Мы мигом вскочили, и в пустой Чендовой комнате (его и сегодня не было) Ефремов схватил трубку, послушал-послушал и молча протянул мне. Сначала были шорохи какие-то и трески, а потом раздался обоим нам хорошо знакомый голос начальника отдела: немедленно возвращайтесь в город! Погоди, говорю, почему? Здесь узнаете.

Можно было бы еще поработать, но не хотелось. Свалили мы кучей бумаги на стол Серафима Глухова (он после разговора с нами и не появлялся), комнату закрыли и пошли на остановку автобус ждать. В город уже поздно вечером приехали.

Я в разных передрягах бывал и, что теперь ни случись, удивляться не стану. Я и не удивлялся. Увидевши нас утром на пороге своего кабинета, начальник спросил с запланированной строгостью, чего мы еще ищем в этом пропащем Бору, четвертый день торчим там из-за какой-то дурацкой премии, может, командировочные копим, а уж ты-то особенно, бай Ташо, ведь старый же волк, — и все в таком духе. Митко Ефремов, телок несмышленый, пустился в объяснения: иначе никак невозможно было, товарищ начальник, то надо проверить, другое, а я молчал, ясно же, как дважды два: за служебной строгостью начальника кроется что-то! Хватит, Ефремов, крикнул он, и Ефремов осекся. Знаю, предполагаю, допускаю, не про то моя речь! И без дальнейших проволочек камень из-за пазухи вынул: звонил ему товарищ Цветанов от своего имени и от имени товарища Сильвестрова, председатель сельсовета в селе Бор травмирован нашей чересчур придирчивой ревизией, в селе создается атмосфера подозрительности по отношению к местной власти, будто там не председатель сельсовета работает, а чуть ли не уголовник, ревизоры предвзято и пристрастно допрашивают кого попало, не хватало только дацзыбао нарисовать на манер хунвэйбинов! Меня полоснула обида: вот тебе и добродушный Чендо! Предвзято и пристрастно, хунвэйбины! Митко Ефремов изумился, открыл было рот что-то сказать, но начальник его прервал: хватит вам с этим грузовиком, знаю я про него, уже не думаете ли вы, что Чендо им нелегально владеет? Странные вы люди, бай Ташо (он все ко мне обращался), вас за одним посылаешь, а вы лезете куда не просят, обижаете человека, а ведь я вас предупреждал! Скрипнул я пару раз искусственными зубами и попытался сказать, что мы-то никого не обижали, наоборот, Чендо нам сам сориентироваться помог… Начальник меня прервал, хоть и не так резко: если вы его не обижали, чего же он жалуется?

А и вправду, чего? Обходились мы с ним по-людски, даже водки его отведали и барашка, он так и таял, а потом взял да нажаловался самым пакостным образом: хунвэйбины…

Оставив мой вопрос без ответа, начальник пожелал узнать, как все же обстоят дела по существу с нашей точки зрения, есть ли что-нибудь кроме того, что всему округу известно? Митко Ефремов снова принялся объяснять, а начальник все на меня смотрел, часто его прерывал и махал рукой, точно муху отгоняя. Ясно, ясно, деньги на подарки и премии с грузовика брал, ясно, ну а еще что, какие злоупотребления? Нет… А коли нет, пишите отчет, и считаем вопрос закрытым! Ефремов вздохнул с явным облегчением: мы тоже так думали, товарищ начальник, хоть и были у нас кое-какие сомнения, хе-хе… А начальник, не спуская с меня глаз, говорит: даю вам еще день, идите составляйте отчет и завтра чтоб были здесь, хватит вам в этом Бору баклуши бить, не на курорте! Ефремов поднялся: пошли, бай Ташо!

Но у меня в голове, пока они разговаривали, кое-что проясняться стало. Уставившись в стол и корябая его ногтем, я тихо и размеренно сказал, что, по-моему, ревизия не может сейчас закончиться и не будет закончена (в глазах начальника мелькнул страх), мы этим грузовиком Америку не открываем, но нарушения есть и гораздо более серьезные, чем кажется на первый взгляд, так что тут не отчет требуется, а дело надо готовить для прокурора… При слове «прокурор» начальник заорал: да погоди ты, бай Ташо! Но я годить не стал, а начал перечислять нарушения: грузовик, список с именем умершей Марии Кутевой, подарки и премии, и, пока я говорил, махинации представлялись мне все серьезнее и важнее, особенно теперь, когда позвонил товарищ Цветанов с явным намерением предотвратить упоминание своего имени в ревизионном акте, где оно связано будет с получением халиште, как будто ему собственной зарплаты не хватает купить себе не одно, а хоть целых сто халишт! Но Чендо-то чего выигрывает, крикнул начальник вне себя (он не хуже меня знал, что если я упрусь, то никто не заставит меня прервать ревизию, у меня есть право составить акт, требующий принятия мер, этого он и боялся), он-то чего выигрывает, я тебя спрашиваю, что ты к нему так прицепился? Ничего он не выигрывает, никакой ему выгоды нет! Давайте не будем притворяться, товарищ начальник, возразил я (суть дела наконец-то до самого меня дошла), оба мы хорошо знаем, что он выигрывает: популярность выигрывает, доброе имя, связи, друзей, и все это не за свой, а за государственный счет! Подчиненным рот премиями затыкает, у начальства совесть покупает подарками да лестью, мало того, еще во всем этом и признается! Он, видите ли, для своего села старается! Только все нечестным манером, все за счет других! Посовестился хотя бы! Сходите, говорит, поглядеть, какие у нас коровы в апреле, а в соседних селах с голоду дохнут. Ты меня извини, товарищ начальник, но я за последние годы человека опаснее не встречал… Начальник как подскочит: погоди, бай Ташо (глаза молнии так и мечут), а Митко Ефремов криво улыбается, в лице побледнел, со всем, что я сказал, с каждым словом он в душе согласен, подумал я, а в село Бор больше ни за что не поедет… Чендо этот, продолжал я, вместе с щедростью своей да с добротой, в тюрьму должен идти, там ему самое место. Тут уж начальник не выдержал, как грохнет по столу кулаком: да ты соображаешь, что говоришь-то, бай Ташо? Я на минуту замолк, подождал, пока удар отзвучит, и, стараясь сдерживаться (в мои годы любое волнение опасно), докончил: и я его в тюрьму упеку, если не помешаете!