Радослав Михайлов - Властители земли

Капитан, услышавши шепот, прикрикнул:

— Тихо!

Но не сердито, вроде как детишек пристрожил, умные офицеры всегда так с подчиненными говорят: со строгостью, но без крику. Солдаты еще несколько человек привели, подтолкнули к нам, и мы стали ждать. С осины над нашими головами то один желтый лист слетит, то другой: перевертываются, ложатся к ногам, а за спиной церковь, тихая, точно гроб, искрится окошками против солнца. Площадь на взгорке, отсюда хорошо видать калиманичскую дубраву, запестревшую темно-красным — лист там уж опал. В низине возле Огоста паслись буйволы, поблескивая черными спинами. Я старался наших волов разглядеть на желтых полянах меж вербовых длинных теней, но, кроме буйволов, никакой животины не было. Думал про брата: близко погнал он волов или далеко, неужели и его арестуют, ведь все знают, что он в моем пулеметном отряде был и в бойчинском бою участвовал, хотя и не был бойцом: зелен еще, мы его в водоносы определили. Только я это подумал, гляжу, ведут его двое солдат: винтовки на плечах, каски со лба сдвинуты, словно издалека возвращаются, а он заспанный, руки связаны, спотыкается меж них. Подвели к капитану.

— Ты Асен Сираков?

— Я.

— Хорошо, становись вон к тем.

Асен возле меня стал, шепчет:

— Братка, кто они такие? Я сплю, наскочили, волов не дали загнать, я их на поляне оставил, как бы в кукурузу не зашли. И зачем связали? Кабы я убежать хотел, вчера бы убежал.

— Спокойно, — говорю, — поглядим, кто такие, а о волах не беспокойся.

А сам думаю: раз солдат за ним к реке посылали, не иначе видал кто, как он скотину выгонял, значит, Ставри Казанджия либо парень его. Следили, выходит, за нами всю ночь.

— Не бойся, — говорю брату, а самого жалость разбирает, испугался я за него, за себя не боялся, а за него страшно стало.

— А я и не боюсь, — отвечает, — я ничего никому не сделал, чего бояться.

— Тихо! — крикнул капитан, и мы замолчали.

Много времени прошло. Ставри Казанджия все чего-то капитану шепчет, капитан кивает, солдаты идут в деревню и новенького приводят, нас все больше становится. Гляжу, тут уж не только из моего пулеметного отряда люди, и других много. Только бай Давидко Касапского нет, а он-то и был главный, это он дал мне два пулемета, которые долго в яме лежали зарытые, завернутые в брезент; по его приказу набрал я людей по-опытнее. Бай Давидко еще вчера вечером подался к границе. Наконец солдаты успокоились, в деревне уж, видно, арестовывать стало некого, оцепили нас, а сами в пыли все. Тут откуда-то от церкви забил барабан, и кто-то стал выкрикивать:

— Приказ всему населению собраться на площадь! Кто не явится, будет строго наказан!

Всем-то зачем выходить? Нас арестовали, а других-то на что сгонять? Барабанщик к следующему перекрестку пошел, к восточному, из дворов люди стали показываться, женщина заголосила, началась суматоха, а брат мне шепчет:

— Братка, а народу зачем выходить?

— Спокойно, — говорю, — сейчас увидим.

Сгрудились мы, арестанты, чтобы поближе друг к другу быть, а капитан пред нами ходит, спокойный, гладко выбритый, большой начальник, как есть, и словно не слышит ни барабана, ни истошного воя. А Ставри Казанджия все вокруг него вьется, он шепнет, капитан кивнет. Мы слушаем, как барабанщик кричит то с одного перекрестка, то с другого, народу вокруг нас все больше, словно мы сейчас представление давать будем. Стоим под осиной у церковной ограды, подпираем друг друга плечами да спинами и молчим. Наконец собралась вся деревня. Собаки и те явились, шмыгают туда-сюда, поджав хвосты. Капитан крикнул: «Тихо!» — и принялся речь говорить. Красиво говорил, не спеша, спокойно: как власть о народе заботилась, как все было тихо-мирно, пока разбойники и смутьяны не подняли бунт, обманом завлекая в него простых деревенских людей.

— Он про кого говорит? — шепчет брат. — Нас никто не завлекал.

— Спокойно, — говорю, — когда большие начальники проповедь читают, положено слушать. Ты в солдатах не служил, не знаешь, а я знаю: разохотится большой человек на проповедь — притворяйся, что слушаешь, не то держись!

У брата свои заботы:

— Пока он тут болтает, волы кукурузу потравят, отвечай потом.

Капитан гнет дальше: он-де явился правосудие вершить от имени его величества. Ни один невиновный не пострадает, а виновные пусть на себя пеняют, им пощады не будет. Развернул список, который ему Ставри Казанджия подал, и начал выкрикивать:

— Давидко Иванов Касапский здесь?

Мы знаем, что его меж нас нет, а молчим. Из толпы кто-то голос подал: нету его.

— Камен Сираков?

— Здесь, гос-син капитан!

— Проходи налево!

Прошел я налево, он знак подал, и меня четверо солдат с винтовками окружили.

— Асен Сираков?

— Здесь, — отвечает брат.

— Проходи налево!

Брат мой ко мне идет. Потом один за одним остальные из пулеметного отряда, все, кто в боях был при Бойчиновцах и при Криводоле, всего тринадцать человек набралось, из всех нас только брат мой не служил в солдатах. Остальных арестованных капитан выкликать не стал, они так и стояли под осиной. Народ молчит, слушает, никто больше не голосит, ждут, что дальше будет, но я уже догадался: нас, из пулеметного отряда, и меня в первую голову, будут судить строже других. Ставри Казанджия опять к капитанову уху прилепился, тот глянул на нас и громко спрашивает:

— Спички есть у кого?

Из народа кто-то подал ему коробок. Капитан вынул спичку, коробок на землю бросил:

— Братья Сираковы, оба ко мне!

Мы подошли, я впереди, брат за мной, а капитан говорит добродушно:

— Проверим сейчас, кому из вас больше везет.

Разломал спичку надвое, руки спрятал за спину, а потом выставил два кулака вперед: детишки так в счастье играют. Я справа стоял, ну и показал на правую руку, а брат на левую кивнул, руки у него были связаны. Капитан разжал кулаки: мне досталась спичка с чистым концом, а брату с серой. Капитан поморщился, бросил спичку, приказал:

— Возвращайся к тем!

Я никак сообразить не мог, к чему бы эта игра, но вернулся под осину, где другие арестованные стояли, не из нашего отряда. Капитан подал знак солдатам, они пулеметчиков моих окружили и повели за церковь к общине, двенадцать человек их было. Брат оглянулся, поглядел на меня, может, спросить что хотел, но ему не дали, погнали всех вверх, за церковь. Больше я брата своего не видел: расстреляли его вместе со всем пулеметным отрядом на следующий день рано утром, но я про это потом узнал. И еще узнал, что капитан решил пощадить одного из нас по милости Ставри Казанджии: испугался Ставри, божий угодник, грех на душу брать. Ни отца не было у нас, ни матери, запустеет соседский двор навсегда. Пощаду разыгрывали на спичках… счастье мне досталось. Про все это я после узнал, а тогда солдаты отвели пулеметчиков, заперли их в подвале, поставили охрану и вернулись. Капитан меня снова позвал к себе. Я тогда высокий был, не ниже его, плечи крутые, спина прямая, глаза быстрые. Схватись мы с ним врукопашную, я бы его одолел, потому как я сызмальства на воле вольной рос. Да не за тем он меня позвал.