Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

— Я думала младше. Выглядишь на… двадцать восемь.

Он тогда отступил и повернул ее лицом к фонарю, рассматривая с демонстративным восхищением.

— Ого, как шутишь! Я думал — ребенок совсем.

— Я и есть ребенок. Но умненькая и развитая девочка. Так все говорят.

Он подошел вплотную, облапил ее длинными руками и мягко прижал к себе, втянул воздух над рыжей копной волос, будто цветок нюхал.

— Ты еще и прелестная девочка неимоверно! Этого тебе не говорили? Нет?

— Нет.

— Никто?

— Никто, — сказала она ему в широкую грудь. И поверила. Потому что знала — он не врет, так и есть.

— Вот это письмо положите наверх, Светлана, — Роман Петрович подошел неслышно, но она знала, что он за спиной, по запаху дорогого, очень хорошего одеколона. Это она ему посоветовала, именно его купить. Катерина принесла целую сумку, согнала всех лаборанток и девочек-экскурсоводов, велела нюхать и высказываться. Потому что у Романчика день рождения и надо! Нюхали, ахали, рассуждали о брендах и фирмах. Света тогда отставила длинный флакон, похожий на мужскую фигуру с узкими бедрами и широкими плечами.

— Этот.

— Светильда, у тебя что гайморит, что ли! — закричала Катерина, морщась, — он же воняет. Как. Как я не знаю что! Почему этот-то?

— У меня на него стоит, — не краснея, ответила Света и посмотрела на шефа. Покраснел он. А после дня рождения пришел на работу в новой рубашке, с новыми часами. И с запахом, выбранным Светой. Так до сих пор и пользует его. И ведь не соврала, подумала Света, развеселясь, действительно запах такой, что голову теряешь.

— Вы читали? Вот это письмо?

— Нет.

Роман Петрович оглянулся и махнул рукой, подзывая сотрудниц. Когда столпились вокруг непокрытой витрины и замолчали, прочитал, выделяя слова хорошо поставленным баритоном.

— «А если, милая моя жена Настасия, вдруг случится страшное и подлые звери-фашисты снасилуют тебя, лишая твоей женской чести, то лучше умри, чем дальше жить в таком позоре с нашими детками Танечкой и Витюшей. С тем прощаюсь с тобой, до самой победы, любящий тебя твой муж Николай»

В коридоре слышался голос директрисы галереи, она шла в зал, останавливаясь и милостиво беседуя со старыми смотрительницами. Фраза-другая и медленный хозяйский стук каблуков, отдающийся в пустоте крашеных стен и натертого паркета.

За окнами порыкивали автомобили, разъезжаясь от сквера, заполненного можжевельниками и барбарисом.

— Ничего себе, — возмутилась Наталья, — какой козел! Тебя значит изнасилуют и ты тут же и умри! Лишь бы ему не позорно было!

Возмущенно крича, девчонки замахали руками, соглашаясь. Роман Петрович взял другое письмо, улыбнулся.

— Вот еще. «Тата, дорогая, если же будут вас вербовать на работу в Германию, сразу же соглашайтесь. И ты и мама. Это единственный способ вырваться. И не думай ради Бога, не сомневайся! А то я тебя знаю. Бабушке и дедушке привет, надеюсь, свидимся. Лариса»

Держа в руках желтый листок, Роман Петрович оглядел сотрудниц.

— Ничего себе, — растерянно сказала все та же Наталья.

Он посмотрел на Свету. Она кивнула.

— Их рядом хорошо положить, чтоб одно чуть перекрывало другое, но чтоб видны оба.

— Я так и хотел.

Девочки, переговариваясь, разошлись по углам, вешать, раскладывать, протирать стекла.

Света расправила обгоревшую ленточку от бескозырки, положила ее на плоскую поверхность, затянутую шинельным сукном. Как хорошо, что сукно старое, побитое молью, очень удачно на нем смотрятся письма… Милая жена Настасия… Тата, дорогая…

Болтая и смеясь, девчонки разбирали сумки и торопились на выход. Коридор полнился стуком каблучков и возгласами. Света протирала укрепленные в витринах над письмами стекла. Не торопилась. Роман Петрович стоял в центре зала, оглядывая выставку.

— Кажется, хорошо получилось. А, Светлана?

— Очень хорошо. Вы большой молодец, Роман Петрович, — с искренним восхищением сказала.

В углах зальчика молча стояли огромные снарядные гильзы, в одной, среди разорванных кусков старого железа, клонились в стороны колосья и красные живые маки. Висели по стенам плакаты, на которых мужчины со свирепыми одухотворенными лицами били и гнали врага.

— Вы идете? — Роман Петрович положил на табурет полотенце, придирчиво оглядывая ладони и пальцы, сколупнул налипшие кляксы клея.

Света смотрела в окно. Там Петр, смеясь, как он умел, запрокидывая красивую голову с хорошо подстриженными темными волосами, прощался с «папой». Керзон, и тоже в плаще. Падает с узких плеч, а голова торчит из воротника, как указательный палец из дырявой перчатки. Однажды он провожал ее с дискотеки, шел рядом молча и у подъезда взял ее руку чуть влажными пальцами, склонился и поцеловал торжественно. Света тогда чуть не присела в реверансе от неожиданности. У него уже тогда были жидкие волосы, облепившие узкую голову. Но тонкое лицо с красивыми чертами, большие глаза, сумрачные. На следующий день Петр наорал на нее, ходил по комнате, полосатый от света, падающего через старую портьеру, как тигр в клетке.

— Даже не думай, с ним! Он девчонок кадрит, потом продает зекам откинувшимся, поняла? А такое ты глянь, тоже мне, ручки целует.

Света лежала на боку, натянув на себя простыню, следила, как ходит туда-сюда, и тени ползут по мускулистой спине.

— Тебя послушать, так все, прямо, свиньи!

— Да, свиньи!

— И ты?

— Я?

Он остановился, осмотрел себя, оглаживая по голой груди. Улыбнулся, как мальчик, испорченный, знающий, не накажут. Присел на пол и потащил ее на себя, свалил, путаясь в простыне.

— И я. Конечно. А ты сегодня на Олю Курочку похожа. Знаешь, как она трахалась, м-м-м-м… Я ее забыть не могу.

— Ты ее любил? Пусти. Любил?

— Наверное. Да подожди!

— А меня?

— Что?

— Ну, если она на меня похожа. Ты меня тоже любишь?

— Не она на тебя. А ты на нее.

Он ответил на вопрос через три месяца. Когда привез ее в ресторан и, оставив за столиком, куда-то ушел. А она сидела одна, среди шума, смеха и оценивающих взглядов. И вдруг увидела, стоит у другого стола, с мужчиной, лет сорока, темным с лица, мрачным. Говорит ему что-то, встряхивая руками, и вдруг оба оглянулись, на нее. И темный, не отводя глаз, общупал взглядом, всю, от копны светло-рыжих волос до положенных на стол рук с серебряным колечком на безымянном пальце. И кивнул, соглашаясь.

Когда отвернулись, о чем-то договаривая, она тихо встала. Взяла потной рукой сумочку, и, криво улыбаясь жадным мужским взглядам, прошла между столов, ни разу не оглянувшись. Шла к выходу, музыка орала, толкая в спину. И внутри все от ужаса леденело, комкаясь и сваливаясь вниз живота, промораживая непослушные ноги.

На работу не вышла, уволилась по телефону, выслушав крики старшей про статью и наказания. Месяц не подходила к телефону. А после уехала на полгода к тетке, поступала и провалилась. Вернулась. Пришлось.