Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

— Вы до Москвы едити? — вежливо осведомилась медведица, поправляя покосившийся берет козьего пуха, из которого сбоку торчал уголок белой косынки — для пышности подложена, значит.

Медведь в это время раскатывал на столике газетный сверток, ловя убегающие вареные яйца и загоняя их за палку копченой колбасы.

— До Москвы, — кивнула Лета.

И выложила на столик апельсины и яблоки.

— Угощайтесь.

— Как ты сказала? Повтори еще…

— Снова не слышишь? Прижми наушник.

— Да.

— Он сидел в кухне и очень стеснялся. Потому откидывал голову назад, поднимал подбородок и смотрел в углы потолка, там паутина. А я смотрела на его шею. У него хорошая шея, красивая. Знаешь, там, где начинается затылок, такой крепкий изгиб. Наверное, это и есть — хорошая посадка головы, да?

— Наверное. Вы пили вино?

— Пили. Зеленая бутылка и рядом еще одна, нет, две, в них стояли свечи. А ты знаешь, что можно насыпать песок в трехлитровую банку, поставить туда огарок и саму банку повесить за горлышко? Будет лампа.

— У вас была такая?

— Нет, это я вспомнила, когда-то ночевали в пещере, на берегу моря. И там снизу дул ветер, трепал волосы, легко-легко. А банка висела, как люстра, там был вбит в потолок старый крюк. Костер в середине и все стены закопченые. Камни в изголовье и еще камни, на которые можно сложить мелкие вещи. Такая общая комната для тех, кто пришел и ушел. Я все думала, а как это выглядит с моря? Если с корабля кто смотрит, то видит огонь в скале? Потому что пещера была высоко, мы туда залезали. Я ободрала руки…

— Вы были с ним?

— Нет.

— А с кем?

— Неважно.

— Тогда я хочу про него. Ты почему не говоришь, как его зовут?

— А у него дурацкое имя. Валера. Разве это имя для мальчика?

— А что в нем такого? Нормальное имя.

— Нет. Оно кружевное и мокрое. Как рифленая медуза.

— Как ты сказала? С ума сойти! Рифленая медуза. Слушай, я его увидел.

— Валеру?

— Нет, я увидел имя.

— Ага, я знаю. Если на каждое слово быстро посмотреть и сказать сразу, на что оно похоже, то и увидишь портрет слова.

— Ты виляешь.

— Нет.

— Виляешь.

— Да нет же!

— Ты не хочешь рассказывать!

— Хочу. Я расскажу. Только я сразу вспоминаю много всего.

— А ты главное вспоминай.

— Улицы были серые и блестели от мороза. Это главное?

— Конечно! Ты мерзла?

— У меня колени мерзли. Я не стала надевать джинсы, потому что шла, туда. И подумала — добегу в платье. Колготки на коленях были, как те улицы — ледяные и потрескивали.

— А туфли? Ты бежала в туфельках?

— Ну, что ты. Гололед, вечер и кривые улицы на склонах горы. Я надела сапожки, а туфли несла в сумке. И вино я несла. И две банки лосося. Он студент…

— Понятно. Страшно было?

— Врать было страшно. А идти уже нет. Я бы летела, но подошвы скользили, и я боялась упасть.

— Дышала тяжело?

— Глубоко, до самого низа.

…………………………….

— Ты где?

— Сигарету взяла.

— Кури поменьше.

— Да я и так мало!

— Не отвлекайся, говори.

— Главное… Что дальше главное… Из дома уже выехали все, два пустых этажа. И черные стекла. Только его окно угловое под крышей — желтое. И соседнее почему-то темно-красное, тусклое совсем.

— А он не выехал?

— Нет.

— Почему? Ему не давали комнату?

— Откуда я знаю.

— Он тебя ждал, да? Знал, что придешь. Когда-нибудь.

— Ну, может быть.

……………………….

— Ух ты!

— Что?

— Дождь пошел. Я открыл балкон и видно под фонарем, как асфальт дымится. Пар идет.

— Жарко.

— Да.

— Он меня встретил внизу и шел по лестнице, держал за руку. Понимаешь, там все было черное. Все-все.

— А чем пахло?

— Не помню.

— Придумай.

— Да не хочу! Я волновалась очень. Я была старше его на три года. Мне казалось, это ужасно. И весело. Постой. Когда уже зашли и там коридор, темный. Но дверь в кухню такой желтой полосой светила. Он шепотом говорил. Что внизу, оказывается, бабка-сторожиха и потому — шепотом. Дверь закрыта, чтобы тепло не выпускать.

— И что?

— Там пахло сперва мокрыми тряпками и вымытым полом. А потом — чаем. Резкий такой запах, будто он прорезал эту желтую полосу в темноте.

— Ты чай не любишь.

— Да.

— А пила? С ним пила чай?

— Да.

— Я думаю, он был красивым мальчиком.

— Наверное. Да. Но тогда мне нравились совсем другие мальчики. Высокие смуглые черноволосые, но не восточные мужчины. Скорее монгольского типа. Чтоб узкие глаза.

— О Господи!

— Ну и что!

— Да ничего, говори…

— Кухня. Она старая совсем и пустая. Я сидела на табуретке и нога на ногу. Так что колготки натянуты сильно, блестят. А он напротив, на маленькой скамейке. С гитарой…. Не смейся!

— Я не смеюсь.

— Ты смеешься! Ты ржешь там, я слышу, и прикрываешь трубку рукой!

— Какая же ты дура! Что он играл тебе? Свои песенки?

— Нет. Он пел Щербакова. Смейся, Левканоя, разливай вина, знать, что будет, ты не вольна.

— …Но можешь мне поверить, по всему видно, что тебя не тронет война… А он умен. Спел это — тебе…

— Не думаю. Мы совсем молодые были. Вовсе. Он просто пел то, что ему нравилось.

— А еще?

— «Вишневое варенье».

— Ах, вот оно что!

— Да вот…

— Н-ну. Ладно, говори давай.

— Ты знаешь, что можно вскипятить чай в кружке половинкой лезвия?

— Кто же не знает.

— Я не знала. Вода зарычала и вскинулась, а свет сразу потускнел. Почти ночь и стенки из желтых стали цвета старой горчицы. Я ойкнула, а он выдернул проводки из розетки и сжал мне колено. Внизу заходила бабка, скрипела ступеньками и стала кричать что-то. Мы сидели тихо-тихо и она ушла. Он сказал, что так и пьет чай, внезапно, чтоб бабку застать врасплох.

— Холодно там было?

— В кухне я не заметила, вообще. Мне трясло сначала сильно, так что я зацепила колготки за гвоздь на табурете и порвала их.

— Бедная.

— А потом выпили по стакану вина и стало хорошо. Молчи, пожалуйста!

…………………

— Во-от… Мы ели рыбу. С тарелки. Там не было воды, ведро на столе. Клеенка с уголками грязными. Я сказала, что свет мы погасили, и он пел, когда горели свечи в бутылках?

— Нет. Но я догадался.

— Ты пойми, мне было совсем наплевать, что это как-то вот — гитара, свечи. Как угодно оно могло быть.

— Да.

— А потом он опустился на пол и поцеловал мне колено. Это было ужасно.

— Почему?

— Я все думала, что там эти колготки и он по ним ртом. А я не знаю, как это, наверное, неприятно губам.

— Ты писать ходила?

— Вопрос. Вино, два стакана, чай с лимоном, огромная такая кружка. Да.

— Там был туалет?

— Неа. Он выводил меня по лестнице в дворик, там кусты сирени стояли и за ними — беленый сортир. Это же без удобств было общежитие, старое очень. Он мне фонарик дал.