Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

— Эх.

— Не хочу догадываться, про твой эх.

— Ты рассказывай!

— Он ждал у дверей, и мы снова шли наверх тихо-тихо. В общем, когда он спросил, пойдем ли в комнату, я кивнула и мы пошли. У него там обогреватель стоял. На полу. И на полу лежали матрасы, два рядом и на них чистое белье, я не знаю, где он его взял. Сперва большая комната — вся черная, кровати пустые, как скелеты. А в маленькой — тепло и свет только от спиралей раскаленных. Ну, и свечу взяли еще с собой.

………………..

— Ты опять, что ли, куришь?

— Я вторую всего.

— А ко мне кот пришел. Говорит, соскучился.

— Я слышу. Он не говорит, орет.

— Он по-другому не умеет.

— Потому что он — это ты.

— Ага. И рыжий такой же.

— Да.

— Ты мне все расскажешь, все-все?

— Нет. Я не могу. Простыни были холодные. Подушка плоская, он положил две, и я все сваливалась головой.

— Он…

— Он в большую комнату принес ведро с водой и ковшик, для меня. И волновался, что вдруг она холодная, и я простыну.

— А ты?

— А я не чувствовала холода.

— А потом?

— А потом он сидел сбоку, прислонясь к железной кровати, и снова играл. Опустил голову и смотрел на свои пальцы. Свеча светила на его колено и на гитару, темным желтым светом. И немножко в лицо.

— А ты?

— Я лежала и слушала. Он взглядывал на меня и спросил еще, помню, да, спросил, знаю ли я, что у меня тело, как у античной богини. Не смейся!

— Я знаю, я и сам спросил бы. Но ты знаешь, сейчас.

— Он еще спросил, быстро так и невнятно, не снималась ли я на фото. И тогда я поверила, что нравлюсь.

— Подожди, я закрою балкон, дождь брызгает.

— Он же теплый.

— Мешает слушать.

— Ага.

………………….

— Хочешь, я включу музыку? «Вишневое варенье», хочешь?

— Нет!

— Не кричи.

— Прости.

……………………

— Мне нужно было домой к часу ночи. Я наврала про день рожденья и что муж подруги нас всех развезет на машине, и потому я не смогу раньше. И мы вдруг захотели спать и поставили на деревянный пол будильник, чтоб не проспать вдруг. Просто отрубались, представляешь?

— Ну так, с семи вечера, на простынях.

— Вообще-то с шести… Мы поставили будильник, он поставил. И лег рядом.

— И заснули?

— Нет.

— Я так и думал!

— Он зазвонил в то самое время, когда. А я как раз собралась плакать. Слезы стояли уже у век. Знаешь, как говорят, настоящая женщина та, что долго и вдумчиво плачет после оргазма.

— Какая ерунда.

— Ну, я слышала, шутка такая есть. А тут звон, и мы расхохотались. Он лежал сверху, тяжелый и теплый, придавливал. И я задыхалась от смеха под ним.

— Я тебя убью.

— Да. Я знаю.

— И что потом?

…………. — А потом он поднял голову. И я увидела свет вокруг. На секунду я подумала — утро! Раннее утро. Но будильник показывал четверть первого. А голые окна светились, тихо-тихо, будто шепотом. И он сказал «снег пошел».

— Увидел?

— Я повернула голову и в окне, за стеклами — тихие хлопья, медленно-медленно и густо. Тогда он просунул под меня руки и подхватил. Встал. Он был такой широкий, коренастый, и я почувствовала, как напряглись его бедра, сильно. Он меня поднял плавно, ни разу не дернув, прижал к себе и понес. Шел босиком и открыл дверь ногой, в большую комнату. Там в ней — окна. Все в переплетах, старые. И кругом свет, как темная такая белизна. Будто льется молоко в чай. Он подошел к окну и встал боком, чтоб было видно и мне и ему. А там — сплошное белое. Мягкое и летит, без остановок, вниз и вниз, будто кто-то тянет перед глазами редкую марлю. И все кусты, что были черные, стали как коралловые белые ветки. И все тихое, шепотом.

— Вы там у окна, с ним…

— Нет. Он прижимал меня к своему животу. И щека его у моего лица. Я вдыхала, когда он выдыхал. Дышала им. А ногами обхватила его спину, чуть выше попы.

— И что?

— Все. Пришло счастье.

— Понимаю.

— Ага.

— Ты счастливица. Да?

— Конечно!

………………..

— Ты не кури сейчас.

— Не буду.

— Я боюсь, но спрошу.

— ?

— Скажи, в тот раз, все кончилось хорошо?

— В тот раз — да.

Были мужчины, с которыми она ощущала себя девочкой, почти тупой, и тогда такой и становилась, злясь на себя, но не имея желания что-то изменить. Проще сменить мужчину, ведь ни к чему превращать течение воды в прогрызание камня.

А еще бывают другие, с ними она была матерью, и в кармашке передника всегда наготове платок для утирания носа, а на языке мудрые утешающие слова…Еще есть те, с которыми вечно шестнадцать.

Эти, с которыми шестнадцать, ей нравились. Что-то тонкое, то, что сейчас разобьется, если неловко двинуться, было в общении с ними. Что-то похожее на две косички, которые в свои шестнадцать плела на ночь, чтоб волосы на следующий день легли красивой волной. А днем не плела, нет-нет, ведь не девочка, а — девушка уже. Каблук повыше: значит — взрослая. И — помада.

Помаду накладывать не умела, губы пухлые, рифленые, чуть поярче сделаешь и сразу рот в пол-лица. Смотрела в зеркало, где отражение медлило с ответом. Не дождавшись, принимала решение сама — уголком салфетки стирала, сильно, жестко, оставляя на полотне красные разводы. После этого отражение говорило ей — да.

Хотела ли она вернуться в шестнадцать? Да ни за что. Хорошая память тут же листала страницы, вела по строчкам насмешливым пальцем. Помнишь, как ненавидела себя? А это помнишь, как он сказал, издеваясь, и ушел, обнимая за плечи подругу? А мелкие недостатки, что казались огромными, чудовищно видными всем, и заслоняли собой жизнь. И хотелось, пусть бы она скорее кончилась, эта дурацкая жизнь. Пусть смерть все прекратит.

Пока однажды, лежа и глядя в смутный беленый потолок, не поняла, с холодеющим сердцем, вот прожито почти два десятка лет. И после этого будет еще несколько. И все?

Я рядом, я тут, я никуда не денусь из твоей жизни, сказала ей тогда смерть, в первый раз в полный голос, хоть и неслышным для других шепотом. Не та, что может прийти внезапно, а другая — неумолимая. Которая суждена всем, даже если доживешь до ста лет. И потом — какая жизнь в сто? И в девяносто. Даже в сорок — разве жизнь?

Знание спеленало ее тогда прозрачной пленкой, показывая все, но не давая дышать. К знанию пришлось привыкать.

Так что в реальные шестнадцать возвращаться ни к чему. А вот снова ощутить это хрупкое, как елочный шарик, красивое расписное, с тонким звоном внутри — это можно в любом возрасте, так поняла.

Так ли у других, не знала. У нее было именно так.

Иван появился на Острове, когда Лета лечилась там от развода. Хорошо было лечиться на острове, где все ходили почти голые, спали, где придется, ели вечером одну большую уху на всех и выставляли на облезлый деревянный стол привезенные консервы. Она тоже ходила в купальнике, жарила плечи и спину, вечером Танька мазала ее кефиром и, хихикая, рассказывала, лучше всего на спину пописать, все и пройдет. На что Лета мрачно советовала подруге пройти дальше по песку к палаткам, и отдаться студентам института физкультуры, всем сразу.