Елена Блонди - Прогулка [СИ]

— Вот и все. Ты ежели домой, то еще часа два сухо будет, а то и три. За гору не надо, оттуда сегодня автобус не идет. А в дождь по берегу не вернешься. Глина плывет.

— Хорошо, — Кира кивнула, отодвигая пустую тарелку, — хотите я вымою? Спасибо, так вкусно. Я не буду далеко. Похожу рядом. Такой свет красивый.

— Не надо, сам помою. Спасибо, что зашла.

Следил, как она надевает влажную куртку. И собака следила тоже.

Потом заговорили одновременно:

— А как зовут вашего пса?

— Ну как там сейчас?

— Суку-то? — уточнил Степан, — Хатка зовут. То дочка назвала, ну по-другому немножко. Хати. А мне смешно, так что стала вот Хатка.

— Там? — тоже уточнила Кира, садясь на корточки и осторожно гладя тугой мех на крутом лбу между ушами, — в городе? Да как. Как всегда. Машины, шумно. У вас тут совсем по-другому. Такая тишина. Я бы хотела…

Она выпрямилась, заметив что-то за полуоткрытой дверью. Там, на самом конце недлинного пирса стояла фигура. Прекрасных очертаний женский силуэт, с красиво развернутыми плечами, и с узлом волос над тонкой шеей.

Яркое солнце лило на фигуру свою блестящую глазурь, делая ту драгоценной.

— Всегда теперь такая, — тяжело сказал за спиной Степан, — красивая, да?

— Это же… Я ее видела. Мы разговаривали.

Кира повернулась к снова неясному в мутном внутреннем свете лицу. Вместо него теперь говорил голос, и слушать его было больно. Не рвался, не кричал, весь окованный тяжкими железными обручами.

— Как со мной вот. Она всегда красивая была. В тот год пацаны за ней тучей ходили. А я… Я, как она стала хвостом крутить, как вроде с сердца вырвал. Была маленькая — сильно любил. А после думать не мог, вот что какой-то обрыган ее за всякие бабские места хватает. И не стал думать.

Сука с иноземным именем Хати лежала тихо, и в халабудке так стало тихо, что Кира слышала ее дыхание и стук своего сердца. Но Степана, когда замолчал, не стало слышно вовсе. Потому, когда заговорил снова, она дернулась, хоть и ждала.

— Ты иди. Солнце свое пропустишь.

— Что с ней стало?

— Сказал, иди.

— Нет.

Он поднялся, неясным лицом поворачиваясь к гостье. Наверное, там на нем, удивление, подумала она, чуть опуская голову, и сжимая кулаки, и возмущение.

— Я же не просто так пришла. Попала. И дождь не просто так. И вы меня ждали тут. С чаем.

— Ну уж.

— А солнце еще будет.

Она вернулась к тахте, села, шурша курткой, сложила руки на коленках и посмотрела на Степана. Тот подумал и тоже сел, обратно к столу, снова вытащил из пачки сигарету. За стеклами далеко и неясно фигура его дочери передвигалась, то запрокидывая лицо к солнцу, то наклоняясь к лодке.

— Без матери росла. Бросила нас Валька, так после ни разу и не явилася. Когда в пятнадцать стала с парнями хороводиться, я сперва крепко орал. Пару раз стукнул, был грех. Она хвостом верть, и снова. В тот вечер Колька пришел, говорит, дядя Степан, твою парни забрали, большие, с города. Тянул с собой, пойдем мол, уговорим, чтоб ушла. А я плюнул, хочет, та и пусть шалавится.

Говорил, путая с дымом сигареты горькие и одновременно ухарски злые слова, а они падали в тишину комнатки тяжелыми комками глины.

— Утром ее и нашли. Аж на дальнем пляжу, куда на машинах приезжают, городские. Кто там был, с кем, разве ж поймешь. Тем более, сама потонула, ну и…

Помолчал и договорил с усилием:

— Слышали их, смеялась, и сама ж полезла купаться, орала там, песни пела, ночью слышно хорошо. К камням ее прибило, а на берегу костер да бутылки. Я на похоронах людям в глаза боялся смотреть.

— Людям, — язвительно повторила Кира, как рассказчик, делая ударение на втором слоге, — людям, значит.

— Не ярись. Я свое получил вот. Теперь, если солнце среди дождя, и радуга над проливом, она и приходит. Ни разу в мою сторону не поглядела еще.

На последнем слове мужской голос повысился, стал тонким, сорвался и умолк.

Кира помолчала, не зная, что отвечать. Неловко кивнула и вышла, притворяя дверь. Но тут же сунула голову обратно.

— Как ее зовут?

— Что?

— Как зовут вашу дочку, Степан?

— Катерина. Катенька.

— Пойдем, Хати, — вдруг позвала Кира синеглазую пристальную суку.

Та встала, потянулась, скребнув когтями деревянный пол. И вышла, толкнув ногу мускулистым боком.

На пирсе Кира коснулась рукой столбика, охваченного веревочной петлей. Взялась, чтоб не полететь в щель меж двух кривых досок.

— Катя, — окликнула, маясь стыдом от воспоминаний, как перебирала царские напыщенные сказочные имена для девы церциса, которая удивилась «ты мне скажи». Вот и сказала.

— Катя? Там твой папа. Степан Василич.

Девушка повернула светлое лицо, такое спокойное, почти равнодушное. На ней сегодня было другое платье, наверное, как раз то, в котором ее нашли, догадалась Кира. Очень короткое, в крупные розы, обведенные золотой люрексовой ниткой. Слишком короткое. Ноги такие — слишком красивые. И чересчур глубокий вырез, открывающий ключицы и половину груди. Господи, с тоской вспомнила Кира свои дурацкие вещички того времени, когда уже вырастаешь, а в голове сплошная каша, и ни капли ума. Все эти зазывные мини, ну ладно мини, но и вырезы сиськами наружу, пошлая красная помада, жирная тушь и яркие тени с блестками.

— Радуга над водой — это так красиво, — сказала Катя. Тонкая рука поднялась, плавно очерчивая часть дивного пейзажа, — а еще когда дожди идут полосами, и их просвечивает солнечный свет.

— Он тебя обидел. Он не хотел. Потому что не знал, как с тобой быть, понимаешь? Ты можешь его пожалеть, Катя? Он мучается.

— Я тоже мучилась, — спокойно поделилась Катя, — но это прошло, я теперь там. Меня никто не обижает. И столько цветов. Красивое все.

— Для тебя прошло. А для него нет!

Катя перевела на взволнованную Киру глубокие серые глаза, такие спокойные.

— Ты с ним говорила. Ему уже легче. Я знаю. Всегда легче, если расскажешь, поделишься. Да ты ведь знаешь сама.

— Я…

Кира открыла и закрыла рот, как рыба, вытащенная и ищущая родной воды вместо раскаленного злого воздуха. Она издевается? Говорит о том, как полегчает, если поделишься. Ей, Кире, которая сумела справиться одна, совершенно одна, не делясь ни с кем.

Нет, сказала ей голова, успокойся, Кира, она не издевается. Она умерла. А ты жила свою жизнь. Хочешь с ней поменяться?

— Можно ведь просто пожалеть, — сказала уныло и без надежды, — просто так. Ну…, - и она повернулась к молчаливой собаке, — Хати! Скажи ей!

Хати подумала и солидно лайнула. Помахала хвостом-баранкой и лайнула снова. Девушка Катя засмеялась от неожиданности. Обойдя Киру, плавно присела, погладить большую башку. И вставая, помахала рукой далекому силуэту в распахнутых дверях халабудки. Степан поднял руку, медленно. Подержал ее так и качнул, маша в ответ. Солнце уронило на виноград яркую полосу света. И ступая внутрь, он закрылся, отрезая себя от внешнего мира.