Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Тут Кире стали вспоминаться прежние немногие поцелуи, и это было так неприятно, что она мысли прогнала, стала слушать внимательно.

Вадим сел прямо, торжественно поднял в ладонях чашку и покрутил, заверчивая остаток кофе. Уложил чашку бочком на блюдце, и склонился, рассматривая рисунок. Кира тоже склонилась, прижимаясь к его плечу. От него пахло сигаретами и одеколоном, а еще тонкий запах пушистого свитера, нагретого под курткой, она сейчас висела на спинке стула. Но в чашке вились тайные узоры и это тоже было интересно, тем более — они предсказывали его судьбу.

— Ну? Что ты видишь? — дыхание грело ей скулу, шевелило тонкие волосы на виске.

— Похоже на паука, — севшим голосом ответила Кира, — вон, лапки. Нет, это солнышко. Да?

И подумала, мучаясь нежностью, ты мое солнышко, мой золотой солнечный Мичи.

— Хм, — он покачал чашку, но картинка уже не менялась, показывая темное пятно с лапками-лучами, — ну… я бы предпочел, чтоб это было солнце. Потому что солнце в таком гадании как раз означает, мне повезет и все начинания будут успешны. Ты допила? Давай чашку. Или сама?

Кира подала ему свою чашку. Он сделал несколько круговых движений. Положил, улыбаясь.

— Пусть успокоится. Вот. Теперь можно смотреть. Ого!

— Что там?

Вадим откинулся, с юмором осматривая смущенную Киру, потом изобразил лицом почтение, прижимая к свитеру ладонь.

— Я сразу понял, ты не проста, королева Кира, королева не этого мира. Драконы! Ты как, не боишься драконов?

Кира пожала плечами, потянулась за чашкой — тоже посмотреть. Но Вадим отвел руку, дразня.

— Покажи!

— А ты скажи имя. А то устроилась, я попросил, а ты никак меня не называешь.

— Перестань! — она смеялась, немного смущенно, — Мичи, вот, я сказала, ну дай посмотреть. Это мои драконы!

— Какая собственница. Хозяйка! Держи, я покажу сейчас.

Две головы склонились к наклоненной чашке. Кира с легким разочарованием разглядывала черные кляксы на светлом фарфоре.

— Видишь? Смотри, вот большой, темный. А с другой стороны — поменьше, светлый. Тут гуща реже легла. А между ними темная линия, это конечно, ты. Вывела на прогулку. Как двух огромных Анчаров.

Он говорил так уверенно, и так хорошо улыбался, что Кира заулыбалась тоже. Кивнула.

— Да. Я их вывожу на цепях, потому что они грызут поводки. А черный его все время пережигает. Я его не ругаю.

— Почему? — Вадим поставил чашку на стол, слушая как-то слишком внимательно и серьезно.

— Он же дракон, — Кира пожала плечами, стараясь объяснить ловчее, — ну, он не может по-другому, наверное. Или может, но тогда он что-то потеряет, драконовое, ой, драконовское.

— Драконье, — поправил Вадим.

— Да. Да! Поэтому лучше сделать поводок из красивой цепки, такой, витой, с камушками. Чем все время его ругать.

— Делая из дракона агнца. Ты права, маленькая королева. Ты знаешь, что ты удивительная?

— Неправда.

Кира опустила голову. Ей стало страшно, потому что стыдно, за него, он ведь врет сейчас, непонятно зачем, но врет. Что в ней удивительного. Пусть бы не говорил ерунды, чтоб ничего не мешало любить его, чтоб он — солнце.

— Правда. Только ты не для этого мира. Потому никто не видит. И сама ты не веришь.

— А ты видишь?

Он медленно кивнул, не отводя пристального взгляда светлых глаз. И Кира видела, уже снова смотря на него без неловкости, он не врет, и правда верит. И скажет сейчас, почему.

— Вижу. Потому что я тоже хожу между мирами. Но в этом ты — девочка. И мне это очень нравится, Кира. Смотри.

Он снова принял в руки ее чашку и Кира послушно склонилась, касаясь ухом его щеки.

— Вот, и вот тут.

Голос понизился до шепота, а шепот протекал в самое ухо, потому что губы трогали его, и еще язык — трогал мочку. Кира закрыла глаза, ей стало неважно, что там показывала чашка. Губы шептали — скуле, шее под ухом, уголку ее рта. А потом слова ушли, остались лишь прикосновения, легкие, на шее, в вырезе платья, потом — на ее полуоткрытых губах. И был поцелуй, сначала легкий, как бабочка, потом нежный и настойчивый, а после — долгий, совсем настоящий, уверенный, очень глубокий, так что Кире, обмякшей на стуле с запрокинутой головой и полуоткрытыми губами, казалось — его язык, виясь, проникает через легкие, через желудок, полный щекотных касаний, сразу туда, в самый низ живота, трогая все изнутри.

— Кира, — сказал шепот снова словами, — Ки-ра. Чудная моя девочка. Моя?

— Да…

Ей казалось, никогда не сумеет встать, потому что все расплылось и ниже губ растаяло, будто она снегурочка и прыгнула через костер. Но он поправлял ее волосы, бережно убирая за уши тонкие прядки, вел руками по плечам.

— Нам пора. Время.

— Да.

Ей вдруг захотелось поднять руку, как на уроке, попроситься, а можно я сегодня ничего уже не буду говорить, Вадим Михайлович? Но вместо этого она сделала другое. Поправила косу и встала, крепче удерживаясь на ослабевших ногах.

— Конечно, Мичи. Не будем Максимыча подводить. Поехали.

Теперь она лежала, ошеломленная внезапным своим богатством, с некоторым стыдом вспоминая предыдущие вечера и ночи, когда мыслей у нее было всего лишь о том, как посмотрел, как повернулся, проходя мимо. Эти сокровища потускнели в свете новых. Был поцелуй. Разговоры. А как он слушал, когда она — Кира, пыталась что-то сказать, переводя на скудный человеческий язык свой внутренний космос. И кивал, хотя сама она прекрасно понимала, нет у нее слов, а те что есть — бледны и не подходят. Но он слушал.

Киру волновало это почти так же, как поцелуй, или просто он был настолько восхитительным, настолько великолепным, что и думать о нем можно лишь искоса, щурясь, как на яркое солнце, которое вдруг оказалось на расстоянии губ.

Как прекрасно, что у него есть имя, для нее, и оно не просто ласковое прозвище. Мичи — тропа. Конечно, это тропа к солнцу. Он сам — солнечная тропа.

Думать это было так, будто снова и снова целовать его губы.

Кира лежала тихо-тихо, притворяясь — все еще спит, в надежде, что мама уйдет раньше, и можно будет еще полежать, не расплескивая драгоценных воспоминаний, не выходя из них в обыденную утреннюю жизнь. Даже возвращение домой, которого она стесненно боялась, потому что понимала, им нужно быть осторожными, и не могла эту осторожность вплести в торжествующую песнь дня, вышло прекрасным.

Они ехали уже в полной темноте, машина качала их тени и голоса, кидала свет фар, сперва на асфальт, потом на проселки, потом снова на асфальт трассы, переходящей в городское шоссе. И Кира не успела попроситься где-нибудь выйти, пока они далеко от дома, а внутри уже щекотал страх, темно, как добежать, когда Вадим сказал, сворачивая в жилые кварталы:

— Я заеду сбоку, где старая школа, машину оставлю и тебя провожу, до угла дома.