Елена Блонди - Крис и Шанелька [СИ]

Конечно, разве можно представить себе Крис хозяйкой отельчика с кипой стираных простыней на локте. Хотя, если это — огромная, безмерно огромная любовь…

— Ты чего смеешься? — подозрительно спросила Крис.

Они уже выходили на яркую набережную. Такую — такую же, будто вернулись во вчерашний вечер. Вот тебе и кино, подумала Шанелька, пробираясь в толпе, везде идет время, а выходишь сюда — тут вечный день сурка. Летнего приморского сурка. И будет он длиться с мая до октября. А после начнется следующий — день сурка приморского зимнего. Вот так и живет Вова Великолепный. И что интересно, ему это явно по душе, а то и не был бы таким — Великолепным.

— Так. Вспомнила одну историю. Про соседку.

Они шли, разглядывая освещенные витрины с мороженым и стойки с блестящими никелем пивными бочонками, уступали дорогу медленно едущим байкам, остановились перед парой гимнастов, в блестящих змеиных трико те переплетались на старом коврике прямо посреди асфальта. Постояли рядом с фаерщиками, шурясь на быстрые огненные клубки.

— Она ко мне шить приходила и вечно рассказывала всякие дамские вкусности. О подружках. Одну они там хором замуж выдавали. И вот пришел к нам в порт первый иностранный пароход. С живыми турками! Они и раньше приходили, но им не открывали границу, а тут — живые турки в городе. В карманах валюта. Короче они эту барышню накрасили и отправили на свидание к турку. И вот сидит у меня Лорик, попивает кофеек и рассказывает про турка. Потом остановилась, поразмыслила о чем-то и убежденно так заявляет «и зря тетки-соседки плетут про Наташку всякое, ну да, пошла к нему в каюту, и что, а вдруг это — Любовь!». Я себе аж палец уколола, так старалась не заржать. Потом подумала, ну а чего, вдруг и правда — любовь. С большой буквы.

— Это ты насчет меня и Вовы? — догадалась Крис. И кивнула:

— Именно. Или он должен все побросать и рвануть в столицу, спрятать свои кубики под пиджак и сделаться клерком, к примеру. Или кафель лОжить. Или я бросаю свою фирму, свою там карьеру и уезжаю стирать на сто человек, копать в саду и кашеварить в столовке.

— Но ты уж точно не уедешь, — утвердила Шанелька.

— Не-а, — безмятежно согласилась Крис, — ему надо, он пусть и едет.

Вот и разница между нами, подумала Шанелька, кивая. Мне почему-то сперва в голову пришло, что я уезжаю и от всего своего отказываюсь. А у Крис нет такого, а есть другое. Может быть, она права. А может, так и надо, чтоб женщины были разными.

— Не родился еще такой мужчина, Шанелечка, из-за которого я пожертвую всем. Вернее, об одном я такое подумала. На всю жизнь обожглась, больше не дождутся.

— Зато ты написала стихи, — вспомнила Шанелька, — такие, просто мороз по коже. Настоящие. Про них Ласточка угадал. Кстати, о птичках…

Они уже прошли набережную до самого конца и углубились в темноту, осторожно ступая и держа курс на дальние, освещенные изнутри палатки.

— Орла я спасла. Мы его дальше повезем, ладно? Ты не против?

— Нет, конечно. Тем более, я ж напакостила. С орлом-то.

И Крис, наконец, рассказала Шанельке, как она сменяла орла на изгнание Костика Черепухина.

— Ты не сердишься на меня? — спросила, когда вместе отхохотались, топчась по песку слабыми от смеха ногами, — я сильно испугалась, что это нещасте будет перед носом два дня крутиться, испохабит тебе весь отдых. А Вова нашу птицу отдал сразу в аренду, фотографу. Так он и оказался на перилах. Прикинь его изумление, когда орла притащил Андрюша, но уже синего совсем. А следом тебя — почти без сознания.

— И все равно не помогло. Череп таки умудрился нарисоваться и лекцию мне прочитать.

— А ты ему нос на задницу натянула. Триумф Нелли Клименко, фоторепортера из глянца! Интервью для телевидения, бейдж, и вокруг — самцы-самцы-самцы-ы-ы…

— Криси! Я уписаюсь на песок, прекрати!

Они пошли дальше, горячие лица обдувал ветерок с ночной воды, впереди тренькала гитара, мелодию прерывал смех и говор. А за палатками, под нагнувшимся почти к самой воде обрывом мерцали на темном обнаженные тела, шли в воду, вздымая призрачные волны, брызгались и смеялись.

— Хочешь купаться?

Крис встала поодаль, всматриваясь в небольшую толпу. Шанелька покачала головой, кинула на песок маленький коврик, вытащенный из сумки и села. Было так хорошо, после дня слабости, отдохновенно. И не хотелось лезть туда, где снова чьи-то бока и локти.

Она сидела одна, дожидаясь Крис, которая ушла в темноту разыскивать среди ночных купальщиков Ляночку, и думала. Так, ни о чем. О том, что не знает, чем занимается в свободное от квестов время принц Дима Фуриозо. И о том, что все-таки им было очень хорошо, там, на ночном склоне черных гор среди черных деревьев, только немного коротко, ведь кроме секса были еще эти самые горы, о них так вкусно рассказывал Вова, и Шанелька, слушая, видела их — мальчишек, ползущих по спящей траве под мохнатыми звездами. Еще о том, что странный Ласточка угадал стихи Крис, и они, и правда, хорошие, но странные, потому еще более замечательные. И о том, что в читальном зале детской библиотеки совсем небольшая зарплата, но так отдохновенно приходить туда, к тихим столам, окруженным высокими стеллажами, и зимой там ужасно славно, тепло, и очень уютно. Такие вроде бы мелочи, из которых ее, Шанелькина жизнь.

— Стихи, — сказал за спиной голос, и Шанелька подскочила от неожиданности. Обернувшись, придержала рукой сердце, которое заколотилось под белой майкой.

— Фу. Вы меня заикой оставите. Разве можно.

— Заикой не надо, — Ласточка обошел коврик и уселся на песок.

Был он совершенно голым, луна блестела на худых плечах и терялась в заломах старой шляпы, посверкивала в темноте, где живот, — светила на его пирсинги, догадалась Шанелька, сгибая ноги в коленках и обхватывая их руками.

— Заикой не надо, — повторил, развивая мысль, — я как раз хотел продолжить нашу беседу. О стихах. Вы сказали, поэзия Волошина вам не очень. А почему? И какие стихи вы написали бы на стенах дивного Кокто? Не ваша загадочная подруга, а именно вы — женщина солнечного света. А?

— Я? — Шанелька задумалась. Ей вдруг стало все равно, сколько одежды на собеседнике.

Под неясной шляпой иногда сверкали глаза. И кажется, сережка в ухе.

— Он чересчур драгоценен, — она говорила медленно, подбирая слова, и обводя глазами пустоту вокруг них. Если кто-то нарушит ее, знала она о себе, все слова убегут, перемешаются. С детьми ей всегда было легче, Крис верно подметила, а Шанелька даже назвала рамки — с детьми до тридцати. Ласточка же явно был ровесником Черепа, а может и старше.

— Все поэты того времени использовали пышные, драгоценные слова, писали о яхонтах и лалах. Сравнивали природу с камнями, нет, с каменьями. Явления природы. Но вот у Шенгели, керченского поэта, этот язык совершенно естественный. Я когда смотрю на небо, в грозу, например, то вспоминаю его стихи. Или еще бывает трава на закате. Такая яркая, будто она горит. Их словами — пламенеет. И он прекрасен, совсем не потому что родился в моем городе, и мы кулики одного болота. Понимаете? Он просто прекрасен, сам, как такая гроза или эти закатные травы. Я написала бы пару его стихотворений. Я только плохо помню, наизусть не знаю. Нужно найти. Вернее, я могу вспомнить, но… Ой, короче, если надо, я в сети разыщу. А вы что, вы тоже поэт?