Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— О-о-о, — Оля полезла к ценнику, вертя исписанную печатными буковками картонку, — блин, трояк всего стоит! Ленка, давай придем и купим, да? Голубые и вон, в клетку клевые какие. Всего по шесть рублей с носа получится. Ты чего?

Оля повесила рубашку обратно.

— Про деньги да? Ну вот…

Молча пересмотрев ряды исключительно уродливых зимних курточек, сляпанных из серого и темно-синего сатина, с капюшонами на клочкастом синтетическом меху, они спустились вниз и вышли. Оля взяла Ленку под руку, приноровилась и в ногу зацокала полусапожками.

— На парад пойдешь? Завтра ж. Нам Мурка сказала, кто не явится, тому пару влепит, по поведению.

— Не царские времена, — возмутилась Ленка, — пусть туда семиклассники ходят, флажками машут. С Полуэктовной во главе.

— Мы отряд маленьких полуэктиков, — запищала Оля, чеканя шаг, — левой правой, флажками мах-мах, мы твои революция дети! Ура товарищи!

— Ой. Я щас вспомнила, мне мама рассказала. У них такая же полуэктовна стояла на трибуне, орала да здравствует. Ну как обычно. И до того затуркалась, что когда до Кубы дело дошло, она как закричит «Да здравствует социалистический! Кубический! Народ!» и все мимо идут довольные такие — урааа!

— Ыыыы, молчи. Я уссусь щас! Кубические полуэктики!

Смеясь, добежали до своего района, еще постояли на своем родном углу-серединке. И попрощавшись, разошлись по домам.

В квартире Ленка прокралась в свою комнату и быстро переоделась, мрачно думая, все равно придется выходить на кухню, пожрать там чего, а то после конфет все аж слиплось. А потом закрыться в комнате, поставить какую музыку. И подумать о сочинении, Елена Каткова, заботливо подсказал внутренний голос, а не о том, о ком ты собралась думать…

Верно, сокрушенно кивнула Ленка, я должна придумать, о чем написать это чертово сочинение.

Бабка сидела в спальне, за приоткрытой дверью празднично вещала что-то дикторша. И Ленка усмехнулась, идя в кухню и слушая бабкины комментарии, в которых слова «коровища и засранка», обращенные к нарядным телевизионным дамам, были самыми приличными.

Но рассольник она сварила вкусный. Она вообще умела много и делала все быстро, правда, щедро замусоривая все вокруг, но после, как трактор, проходила фронт работ, убираясь за собой. И Ленка с недавних пор с тоской ловила себя на мысли, что ее язвительные подколочки, насчет того, в кого она такая, изрядно верны. У них с Еленой Гавриловной было много общего — умелые на все руки и много сил, и упорство. Вот только становиться такой ненавистницей Ленка никак не собиралась.

— Поела? — мрачно спросила бабка за дверями, когда Ленка уже укрылась в комнате.

Та промолчала, но бабка ждала, и она сердито ответила, повышая голос:

— Да! И тарелку помыла.

Старуха молча протопала в кухню.

А Ленка села в любимый угол дивана, уложила на колени подушку и обняла ее. Стала думать, записать ли пять цифирок телефона Сережи Кинга. И решила — чего их записывать, всего пять, и такие простые. Два десять тридцать. Попробуй забудь.

Ленка откинулась на скрипучую спинку дивана и закрыла глаза.

Комната исчезла. Не стало книжных полок и серванта, набитого вперемешку опять книгами и безделушками, не стало розовой раковины с волнистым краем, подаренной папой куколки-туземочки в пальмовой юбке и с длинными блестящими волосами. Скрылись за пульсирующей темнотой полосатые занавеси на окне, письменный стол в углу и на отдельном маленьком столике зингеровская ручная швейная машинка с золотыми вензелями на прянично-круглом боку. И шкаф тоже исчез.

Вместо всего проявилось на темном светлое внимательное лицо, губы, изогнутые в легкой улыбке, глаза — серые, под тяжелыми ресницами, и чисто выбритые щеки с желваками на скулах.

— Привет, — сказала она серым глазам, — это Лена. Ну, помнишь, мы недавно говорили. Горда шляхетна полька, ленник польского короля… Да. Я тут подумала и…

В коридоре затрещал телефон, и Ленка подпрыгнула, роняя на пол подушку. Облизывая губы, поперхнулась хриплым неровным вдохом.

— Вот черт…

Сползая с дивана, на слабых ногах вышла и подняла трубку.

— Да. Але?

— Каточек, — сказал далекий голос Олеси Приймаковой, — ну что, я завтра приношу, да? На парад. И, может, померяемся сразу?

— А… да. Конечно, да. Завтра, Олеся.

Ленка положила трубку, выравнивая ее дрожащей рукой, улыбнулась криво. Ну и лахудра. Села мечтать, ну-у-у, Каток, ты даешь.

И схватила снова заголосивший телефон.

— Ленк? Ты все-таки с Пашкой поговори, слышишь? Про Семки. Она мне щас звонила, аж рыдает там. Прикинь, все утро просидела на лавочке, возле его подъезда. Ты там что, ты плачешь, что ли? А, ржешь. Ну, я поняла. А чего ты ржешь-то?

— А он прикинь, с балкона по веревке. От нашей Семачки, — заикаясь, рассказала Ленка.

— Правда, что ли? — удивилась трубка.

— Семен Семеныч, — с упреком воззвала Ленка, еле удерживая трубку у щеки.

— А-а-а, — та заверещала дальним Олиным смехом, — ой, я поняла да. Пред-ставляю-ю!..

Всхлипывая, Ленка попрощалась и постояла у телефона в ожидании, вдруг тот снова заорет. Но телефон молчал. Она снова ушла в комнату, отворачиваясь от разоренной стены с голыми пятнами на месте сорванных снимков, подумала, а вот надо было из петиной лаборатории забрать фото, где они кружатся. Снова повесить, бабке назло. И села за стол, раскрывая тетрадь и нацеливая ручку.

Через десять минут кинула ручку на белые листы. Ерунда какая! В голове крутились всякие павлики морозовы и вити коробковы вперемешку с красными флагами и торжествующим лицом Веры Полуэктовны. И ничего, что можно было написать словами. Ну, никто же не заставляет верить в эту чушь. Просто напиши, Лена Каткова. Гладко и красиво, с пафосом в нужных местах.

Она снова взяла ручку. Нахмурила тонкие брови и начала. Через несколько минут перечитала написанное, суя руки в перепутанные русые волосы.

«Листья бегут по асфальту, им холодно — листьям. И только в углу, у стены, где растет виноград, спит кошка, белая, в пятнышках рыжих. Теплая осени кошка. Спит до весны»…

— Приплыли, Каткова, — сказала шепотом, — пряздравляю, ты кажись написала стихи. Теперь ты, Каткова, чисто Александер Блок.

Кстати, подумала с облегчением закрывая тетрадь, но перед этим еще раз внимательно перечитала написанное, кстати, о Блоке, об Александере…

Подошла к полке, выдернула потрепанную книжку в мягкой обложке с черными буквами серии «КС», что означало «классики и современники». И завалилась на диван, закидывая ногу на ногу. Открыла наугад и стала читать, проговаривая в голове мерные, чеканенные бледной типографской краской на желтоватой бумаге строки.

Праздничный город был двух цветов. Без солнца, серый, с уже почти облетевшими деревьями. И множеством красных пятен. Большие флаги на бетонных круглых пятаках, флаги поменьше на фасадах домов, ленточки на лацканах пиджаков, флажки на деревянных палочках в руках у малышни.