Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Семейное, — сказала Ленка.

Валик хмыкнул, улыбаясь.

— Я не хотел ехать. Мне там нормально было, все ходы-выходы знал, нычки, места всякие тайные. Это ж самая окраина города, с дома выйдешь и через дорогу лес, горки. Ну, дружбаны там остались. Но мать уломала, конечно. И потом, чего, помирать, что ли? Вдруг и правда, станет лучше. Она обрадуется. А теперь я тут живу и кайф такой, тут. Ну, я еще мало где был, вот на Хамелеона надо слазить, там по самой спине тропинка, прикинь, в обе стороны вниз море. И высоко. А еще гора Клементьева, там планеры и самолеты. Дельтапланы. Я уже познакомился с пацанами с секции, обещали что полетаем. О!

Из переулка, укрытого старыми акациями с поредевшей лимонного цвета листвой вышел пятнистый кот, вздел тощий хвост и, заорав, пошел навстречу.

— Привет, Боцман. Ты подожди, ясно? Видишь, я занят, гости у меня. Приду после завтрака.

Валик, присев на корточки, погладил кота, встал, смеясь.

— Ну, поперли толпой. Сказал же, потом приду!

За пятнистым Боцманом из-за деревьев вывалилась целая стая. Рыжие, белые, полосатые и один совсем маленький — черный. Мяукая и оря, окружили, пихаясь носами и шоркая боками по Ленкиным сапожкам.

— Тетя Маша им оставляет пожрать. Я потом забираю. Со мной Петька ходит, и Валечка. Мелкие, но важные, умереть не встать. Петька тащит кулек, а Валечка кыскает. Смешные.

— Каждый день прямо? — удивилась Ленка.

— Ну да, — удивился в ответ Валик, — жрать они хотят каждый день. А туристов нет, они же привыкли, что летом все их кормят. Пойдем, я тебе со столовой блинов принесу, хочешь? Потом у меня процедуры. Ты сказала к двенадцати. Если подождешь, я провожу.

Ленка подумала. Собиралась уехать как можно раньше. Чтоб Митю-Витю спросить, отмазал он ее или нет. Ну, и решить там, как и что.

Идя рядом, искоса посмотрела на Валика. Идет, радуется. Улыбка до ушей. И дышит так, что хрипит внутри, вроде и негромко, но слышно вот.

— А твоя мама, она какая?

Мальчик пожал плечами. Брови сошлись, потом поднялись, лицо стало напряженным, а после он снова улыбнулся.

— Ну, вопрос. Не знаю я. Ну хорошая да. Просто она так за меня переживает, что за этим не видно ничего. Понимаешь? Как будто ее нету. Я ей ничего не говорю. Почти.

Ленка кивнула.

— Потому что сильно переживает, да? Я понимаю. С моей точно такое вот. Я иногда думаю. Ну скажу я ей. Про школу там, или чего с подругами. А она хлопнется, придется скорую вызывать. И после думаю, та ну.

Они одновременно остановились и посмотрели друг на друга. Валик был выше и потому чуть наклонил голову к Ленкиному лицу. Она заговорила, все быстрее, очень горячо:

— У обоих так. И что выходит? Кто кому родители, а? А если что-то совсем-совсем важное? Приходится самим? Вот она хочет все про меня знать, курю я или нет, и что там с пацанами. А для чего? Чтоб ахнуть и в обморок упасть? Получается, если что-то важное, то как раз надо от них прятаться. Это ведь неправильно! И вообще я как посмотрю на них, то думаю, нафиг мне та взрослая жизнь. Сплошные мучения. Какой-то идиотизм. Да?

— Ну и что, — пожал плечами Валик. И снова улыбнулся.

Ленка нахмурилась. Чего улыбается, спрашивается. Вроде у него самая золотая жизнь.

— Ты же не помираешь. От того, что все вот так.

— Не помираю, — согласилась Ленка.

— Тогда живи.

Он сунул руки в карманы. Повел плечом, на котором болталась Ленкина сумка.

— К блинам?

— Да, — ответила она, собираясь с мыслями. И после ответила на предыдущее, — да. Живу.

Блины она ела в кухне, куда Валик, поразмыслив, отвел ее, а там, мягко пихая в угол толстую возмущенную женщину в белом переднике, что-то ей вполголоса объяснял, показывая рукой на скованно стоящую на пороге Ленку.

Выслушав, женщина громко вздохнула, поднимая могучую грудь под цветастым платьем. И вдруг шлепнула Валика по джинсовому заду, отправляя на выход.

— Иди уже, герой. А ты сюда садися. Пальто повесь. И руки вымой, вон кран в углу.

Ленка с вымытыми руками села, слушая за раскрытыми дверями детские крики и скрежет стульев. Поблагодарила тетю Машу, принимая тарелку с горой блинчиков, и та, снова поднимая цветы и оборки мощным вздохом, ушла к плите, ворочать там кастрюлю, из которой горячо пахло виноградом и яблоками.

— Панченко! — раздался в столовой визгливый голос. И Ленка замерла, прикусив язык и держа в руке свернутый блинчик.

— О твоем поведении, Панченко, я быстренько сообщу матери, вот пусть она только приедет! Ты почему не заправил постель утром? Пушкина ждал?

Голос был сильно похож на голос Кочерги. Наверное, это та самая Квочка-крокодил, подумала Ленка, испуганно глядя на замершую у плиты тетю Машу. Та ухмыльнулась, показывая лицом — ешь, давай.

А из столовой послышался смех. Что-то сказал Валик, закричала в ответ Квочка-Кочерга, и вдруг кто-то еще засмеялся. Ленка удивленно посмотрела на повариху, но та уже черпала горячий компот, ловко опрокидывая красную жидкость в граненые стаканы на подносе.

В дверях появился Валик, сгибаясь в поклоне, подхватил поднос и утащил, громко декламируя какие-то стихи. И в ответ снова — детский смех.

Тетя Маша села напротив, вытирая руки и слушая.

— Вот ты мне скажи, — потребовала от Ленки, — он раз в неделю пластом лежит, дыхалку ему спирает, и лекарства ж, бывает, не помогут ничего. А потом встанет и смеется. Откуда ж такие берутся? Не парень, а чистое солнце.

— Это мой брат, — тихо сказала Ленка. Взяла стакан, глотая компот, такой горячий, что щекам сразу стало жарко.

— Та знаю, сказал уж. Вот грит, гляди, теть Маша, какая у меня классная сестра. Красивая, как эта… не помню, певицу какую-то называл.

Ленка поспешно глотнула еще. Вытерла глаз. И откусила блинчик.

Потом, когда она с трудом отказалась от третьей добавки, которую тетя Маша уже накладывала в пустую тарелку, пришел Валик и спас, вручив пакет с мясными обрезками. Отвел боковой тропинкой к маленькой калитке, рядом с которой топтались двое малышей.

— Петр, — сказал строго, — пригляди за Еленой Сергевной, а ты, Валечка, приглядишь за Петром. Ясно? Боцману передайте, чтоб приглядывал за вами всеми. А то я вас знаю, сожрете кошачию пайку, а им потом голодать аж до ужина.

Валечка залилась смехом, глядя из-под Ленкиного локтя на Валика влюбленными черными глазами. А Петр, преисполняясь важности, сипло приказал:

— Пошлите Елена Сергевна. И еду не пороняйте, а то вона дырка в нем.

— Вы поняли, Елена Сергевна? — Валик сделал строгое лицо, к радости Валечки, — слушайтесь Петра, он старший.

— Иди уже, — сказала Ленка, — иди скорее, и возвращайся, ладно? А то я уже соскучилась. Без тебя вот.

Валик радостно улыбнулся и убежал. А Ленка ушла к котам, таща мешок с едой и думая над тем, что она такое сказала. И как с этим быть. Ей было радостно и вдруг так страшно, что хотелось все бросить, убежать далеко, туда, через холмы, к горе Хамелеон, залезть на самый верх и там, чтоб никого-никого, сесть, свесив ноги. И заплакать. От того, что он такой вот. Что жил, помирал, но жил, такой — уже четырнадцать лет. И три месяца. А она жила все это время буквально за четыре часа на автобусе. Ну, хорошо, они уже позади, эти четырнадцать, и теперь все станет по-другому.