Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Валечка, а ты чего на завтраке не был? Там тебе плюшка, и молоко.

Вероника на Ленку не смотрела особенно. Сначала уставила очки на обложку своего журнала, потом посмотрела в окно, за которым шумели воробьи, прыгали по веткам туи синички, сыпля кожурки. А после, уже глядя на гостью, сказала:

— Он тебя очень ждал. И звонить просился, раза три, да все не складывалось. Я тебя в медпункте устрою, хорошо? И главное, Леночка, ты помни, ему волноваться особенно нельзя. Ну не нянчить здорового бугая на ручках, но все же. Вы постарайтесь не ругаться там, как бывает. Ладно? Понимаешь, у него во время приступов сходятся стенки, воздух идет еле-еле, ниткой. Тогда приходит паника, кажется, что нет его совсем. Если слишком испугается, то… В общем, лучше бы не надо. Период такой. Пятнадцать, гормоны, все перестраивается. Качнуть его может и в одну сторону и в другую.

— Я… — сказала Ленка и сглотнула, не понимая, а что говорить.

Она думала, сейчас начнется обычное, такое привычное ей — да ты откуда взялась, тоже мне, да чем вы тут собираетесь заниматься. И явилась, и пацана станешь таскать, и неизвестно, чем вы там…

— Это все, к сожалению, не игрушки и не пустяки. Хотела бы я сказать, что такой, как он — сплошное вот светлое солнце, должен победить и выжить. Но все они должны выжить, понимаешь? Все кто тут. А ему просто дополнительно повезло.

Она помолчала, может быть, ожидая, что Ленка хоть что-то скажет. И добавила, поправляя завернутый рукав халата:

— У него есть ты. Так что, постарайся, милая. Поняла?

— Да, — сказала, наконец, Ленка.

Вероника Павловна поднялась, отодвигая стул. И Ленка встала тоже. Вместе они пошли к закрытым дверям.

— Я поговорю с завучем и врачом в «Парусах», тебя будут отпускать, вы гуляйте, погоды стоят хорошие. Только следи, чтоб он…

— На камне…

— Что?

— Ну. Чтоб, не сидел на холодном, да? Еще сквозняки.

— Умничка, — врач засмеялась, и Ленка с огромным облегчением и горячей благодарностью немедленно ее полюбила, с расстегнутым на круглом животе халатом и серой гулечкой волос, из которой торчали шпильки.

— Проверяй, чтоб таблетки и ингалятор носил, непременно. Водичку — запить, а когда глотать, он знает, по времени. Обед у нас в час дня, завтрак вам оставили. Валентин? Держи свою прекрасную сестру, и смотрите у меня!

Она сделала строгое лицо, и Валик вскочил, прижимая к свитеру длинную руку.

— Смотрим, Вероника Пална, еще как смотрим. И завтрак. Да? А потом можно мы с Леной…

Врач махнула рукой.

— Большие уже. Мотайте отсюда. Валя, там елка, надо бы принести ракушек, ты знаешь откуда, да?

— А-а-а! — закричал Панч, — точно! Лен, мы с тобой за ракушками. Я тебе покажу такую бухту! Ее никто не видит, только я. Потому что ее нету. Но она есть.

Ленка покосилась на Веронику. Та выслушала и кивнула, совершенно серьезно, без взрослого над ребенком умиления:

— Да. Есть такая. Валя тебя отведет.

Убежав к поварихе тете Маше, Валик вернулся с ношеными чистыми полукедами, и Ленка, оставив свой баул в медпункте на первом этаже трехэтажного корпуса санатория, переобулась, натянув чистые носки. Причесалась, разглядывая в окне темные какие-то елки и улыбаясь тому, что для ночлега ей все время попадаются всякие медицинские места, полные белых простыней, ширм и клеенчатых кушеток.

А потом все это вылетело из головы, потому что в рваных облаках просвечивало солнце, делая воду в бухте волшебно-зеленой, а справа, куда они шли, поднимался черный хребет Кара-Дага, зубчато подпирая бледное зимнее небо. И совсем не по-зимнему грелись под распахнутой курткой лопатки и плечи.

Валик забегал вперед, падая на колено, командовал, и Ленка послушно замирала, сердясь сквозь старательную улыбку:

— Не надо снизу. Плохо будет. У меня лицо круглое.

— Хорошее лицо, — обижался Валик и после кнопочки нажимал рычажок, переводя кадр.

Шли вдоль обрыва, сыпля шагами каменную и глиняную крошку. Ленка трогала круглые листья скумпии, такие красные на фоне серых валунов. И смеялась, щурясь от режущей синевы воды, которая в тени черных скал сама становилась черной.

Узкая тропинка вывела их в крошечную, размером не больше комнатки бухту, сплошь засыпанную круглой галькой, и по ней, — спрыгивая следом за Панчем, Ленка ахнула — кругом по ней сверкали розовые и красные пятна. Будто набрызгано краской.

Валик нагнулся, цепляя на палец ажурную скорлупу.

— Их море бьет, а потом катает. Смотри, теперь они даже лучше, чем целые, да?

— Кружевные, — кивнула Ленка, тоже нагибаясь и подбирая скругленные осколки с прорезями.

Валик вытащил из кармана связку веревочек и старых шнурков. Поделился с Ленкой и целый час они старательно собирали раковинное кружево, нанизывая его на веревки. Ленке стало жарко, она стащила куртку, кидая ее на камень. И расхохоталась. Валик увешался весь — на шее и на плечах, на животе болтались веревки с ракушками. Смеясь, затопал по гальке, чтоб они загремели. Теперь уже Ленка держала фотоаппарат, и он замирал, корча рожи и растопыривая руки.

Потом сидели рядом, молча смотрели, как вода прыгает вверх, вскакивая на плотных брызгах, не удерживаясь, валится и утекает обратно, чтоб тут же попробовать снова. Сбоку из-за черной скалы с рыжим боком поддувал тонкий ветерок. И Ленка забеспокоилась, чтоб Валик не замерз, но он отмахнулся, подбирая круглые галечки и швыряя их в прыгающую белую воду.

— Та сейчас пойдем. Через минутку. Наверху еще тепло, там уже таблетку съем. К обеду как раз вернемся.

— Хорошо, — успокоилась Ленка, подбирая волосы под выданную Валиком кепку, — а вообще сегодня будет как? Новый год ведь.

— Пожрем. Потом с елкой поможем, или гирлянды еще повешать. Где мы с тобой ночевали, помнишь? Там будет вечер, в спортзале. Танцы, все такое. До двенадцати. Для тех, кто остался, не уехал на каникулы. И еще с других санаториев придут. А после сразу отбой, Квочка сказала.

Он улыбнулся.

— Поведут парами, как цыплят. Но мы с тобой удерем. Что за фигня, Новый год и спать. Правда же?

— Только чтоб не узнала она, — взволновалась Ленка, — слушай, а почему бухта эта тайная? Ты сказал — ее нету? Это как?

Валик обнял коленки, укладывая на них подбородок.

— Ну… когда мы тут, нас не видно. О!

Он развернулся к обрыву, откуда слышались далекие голоса.

— Идет кто-то. Вот смотри, щас.

За кустами показались две головы. И над плечами одной — белый квадрат наискось.

— А как же Кандинский, Николь? — сказала голова на фоне квадрата, перехватывая его удобнее, — или, например, Леже…

Невидимая за кустом Николь возразила что-то резким птичьим голосом и чертыхнулась, гремя и звеня.

— Осторожно! — завопила голова, бережно удерживая свою ношу.