Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

Все больше злясь, Ленка дернула из стопки белье. И, подходя к столу с банками, встала, беря в руку коричневый пузырек.

Ах так, вам, значит, все можно. А я только что придумала подарок. Валику Панчу от Ленки Малой. И идите вы все.

Туже затянув сухую простынку подмышками, решительно похватала пузырьки, сколько влезло в руки. Оглядевшись, забрала со стола испачканные в краске резиновые перчатки. Снова уйдя в душ, выгрузила свою ношу в металлическую корзинку-мыльницу. Опустила голову над поддоном и стала, неловко двигая руками в перчатках, отвинчивать тугую пластмассовую пробку.

Автобус снова был полон, и Ленка сидела, так привычно, будто ездила в нем каждый день, и все вокруг знакомо — низкие серые с желтым холмы, редко утыканные столбами, виляющая асфальтовая дорога, громкие женщины с кучей сумок, в которых везли «с города» покупки, и мужички, крепко пахнущие куревом: висят на металлических поручнях, качаясь в такт натужному реву двигателя. Дети, маленькие и побольше, одну девочку Ленка даже подержала на коленях, приняв от большой тетки с тяжелым дыханием из расстегнутой вязаной кофты. А потом с облегчением опустила с колен вертлявую ношу, и тетка, взяв маленькую ручку, потащила к выходу, расталкивая тугую толпу.

Пыльное стекло ловило блики неяркого солнца, которое, то пряталось за низкие облака, то выходило снова. И когда выходило, в стекле отражалась Ленка, и вот она была совершенно ей незнакома — темный глаз, светлая щека и губы, а вокруг — облако кудрявых почти белых волос. Так много — вокруг лица, по плечам и ниже, что приходилось убирать рукой, закидывая за ухо щекотные прядки, а они свешивались снова, и всякий раз Ленка вздрагивала, видя их краем глаза — будто это не ее волосы.

Ночью, вымыв щиплющую голову шампунем, притулившимся в корзинке рядом с обмылком, она толком и не разглядела себя, издалека глянула в черное стекло на белые влажные, свешенные вдоль скул пряди, подумала — надо бы зеркальце вынуть, из сумки, но оно маленькое совсем, а волосы мокрые. И, вообще, совершенно устала от переживаний, мыслей и от увиденного. И от своих поступков и решений. Потому еще раз вытерла голову первой, уже влажной простыней, кинула ее на стенку душа и легла, заворачиваясь в одеяло. Заснула сразу же, без снов. А проснулась от густого пения, и тяжелых уверенных шагов за поворотом стены.

— Приближался голос, с усмешкой в нем.

Ладно, я и сам подойду.

Ленка подтянула одеяло к подбородку, немного злясь и не открывая глаза.

Но зажмуренные веки свет красил розовым, говоря — утро, пришло утро.

— Не тепла твоя светлица, — вкрадчиво доложил голос доктора Гены.

— Не мягка постель тво…

И замолчал, не закончив строки.

— Э-э-э?

В ответ на вопросительное мычание Ленка глаза открыла. И полминуты они смотрели друг на друга.

— Черт, — сказал доктор Гена, — фу, ты меня напугала, красотка. Ты что сделала-то? И как? Когда успела?

Он был уже без халата, в светлом свитере с растянутым горлом и кожаными заплатами на рукавах. И тех самых серых брюках.

— Мне одеться надо, — ответила Ленка.

Он кивнул, отступая за стену. В стекле не отразился, там маячила теперь красно-рыжая кирпичная кладка доверху и по ней тощая ветка какого-то винограда.

Пока Ленка быстро натягивала маечку, свитер и вельветовые джинсы, Гена что-то бормотал, временами удивленно чертыхаясь. Она встряхнула головой, в первый раз вздрогнув, когда на плечо упали, пересыпаясь, белые с жемчужным блеском колечки. И вышла, проводя рукой по пышным волосам.

Улыбнулась ошарашенному лицу с припорошенными щетиной щеками.

— Доброе утро.

— Да уж, — отозвался Гена, разглядывая, — угу. Ну да. Доброе. Утро.

— Я в туалет. И мне ехать надо вот.

— Вместе выйдем, беги, я подожду. А ты как?

— Перекись водорода, — просветила его Ленка, выходя, — у вас тут полный стол. Я взяла немножко.

В гулком туалете, облицованном знакомой плиткой, медленно подошла к зеркалу и испуганно уставилась на свое отражение. Сказала так же, как Гена:

— Вот черт.

Как-то это было слишком. Оказалось, что привычная Ленкина копна ниже лопаток — это вовсе не стрижка каре Оли Рыбки до плеч. И теперь из зеркала на нее смотрела совершенно незнакомая, а главное, цветная, как… (тут Ленка затруднилась, как же себя и назвать), в общем, целое облако светло-золотых волос и яркие карие глаза, слегка испуганные. А губы? Они-то почему стали в два раза надутее, и розовые, будто в помаде?

Умываясь, Ленка отводила глаза, чтоб снова не испугаться. И никак не могла понять, это хорошо или это совершенно ужасно. То, что увидела в зеркале. Но обратно время не отмотаешь, вздохнула, и пристально, наконец, посмотрев, покусала губы, пошла обратно, встряхивая головой.

Когда уже вышли (она хотела спросить про Анжелочку, но не стала) Гена отошел на пару шагов, осмотрел и сказал успокоенно:

— А хорошо. Прям даже отлично. Только приставать к тебе будут не через раз, а по два раза вместо раза.

И тут же снова разозлился, широко шагая и таща Ленкин баул:

— Свалилась на мою голову! А если бы там не перекись была? А если б там цикута рядом стояла? Или ну, или нашатырь какой? Тоже лила бы на дурную свою башку?

— Там подписано было, — возразила Ленка, — и запечатано. По вашему я совсем дура, да?

— Да, — немедленно согласился Гена, — конечно, совершенная, изумительная дура. Теперь еще и роскошная блондинка. Ты хоть понимаешь, что это не просто цвет волос? Сегодня ночью ты себе выбирала судьбу.

— Ну уж. У меня Рыбка тоже выбелила волосы. И что? То есть вы хотите сказать, это как в анекдотах, да? Что мы с ней станем дурами? Ну, для всех.

— Вряд ли ты станешь большей дурой, чем сейчас, — задушевно сказал Гена, обходя выбоины на тротуаре и поддерживая Ленку под локоток, — а вот из угла ты выскочила и теперь у всех на виду.

— На юру.

— Хм. Да. На юру. Ну что, к пончикам?

У него изменился голос, подумала Ленка, перепрыгивая ямы на тротуаре. И смотрит совершенно по-другому. Потому отвечать стала тоже, будто она — другая.

— Почему нет? Пусть пончики…Гена.

В знакомой полутемной столовой, где так же скрежетали подносы, двигаясь к кассе, они поели и выпили отвратного, но очень горячего серого кофе. И, откидываясь на спинку тощего стула, Гена сказал слегка язвительно:

— Теперь твой драгоценный братишка никуда не денется. Хвостом за тобой ходить станет. И не только ходить, Елена-краса.

— Много вы понимаете, — ответила Ленка, стараясь не обращать внимания на подколочки, но сердясь, потому что ночные его слова снова выплыли из памяти и приклеились к этим вот, утренним.