Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Вдруг подумала, может быть, он сам предложил этой Нине, потому что Ленка придумала, именно так сняться, сидя рядышком. И плевать ему, кто там вместо Ленки.

«А может и не плевать», снова прошипел внутренний голос, «может, вот она — его любовь, чего отмазываешь мальчика, она как раз ровесница или даже младше. Дуркуют. И им хорошо».

— Заткнись, — мрачно попросила Ленка, — голова болит.

Голова и правда, ныла, будто ее катали по земле и там пыльно. А плакать совсем не хотелось. И вообще. Совсем непонятно. А столько книжек прочитала. Что надо чувствовать? Ахнуть, заплакать. Да. После — бродить тенью безмолвной. Или рыдающей. И все будут шептаться, глядите, у Малой нещасная любовь.

— Ленк? — в двери постукали Светкины коготки, — ты достала, Малая, со своими обидами, вылазь. Мы через час уходим. Иди, хоть чуть-чуть с нами посиди.

Ленка прокашлялась.

— Сейчас.

— Что? — Светкины шаги прошлепали в сторону кухни.

— Сейчас, — крикнула Ленка, — я сейчас.

За приоткрытой форточкой голосили птицы, уже сонно. И дети кричали, смеялись и ссорились. Прекрасный апрельский вечер, кругом цветут миндали с абрикосами, такая благодать. В такой вечер нужно не дома сидеть, а идти куда-то, с парнем под ручку, радоваться. Потом целоваться. И вообще. И еще. Это Панч там сопливый со своей сопливой каратисткой — на травке сидят, коленки согнули. А тебе, Малая, пора уже вырасти, хватит девочкой прикидываться.

Кинулось в голову воспоминание, как сидела на камне, хохотала, а Панч прыгал вокруг, как дурной щенок, тряс ракушечными ожерельями. И Ленке стало невыносимо стыдно, будто она взрослая — а голопузая в детских трусах и панамке, и в руке ведерко с совочком.

— Фу, — сказала шепотом сама себе.

Кусая губу, подошла к шкафу, рванув на себя ящик с одежками. Мягко повалились к ногам кофточки и рубашки. Ленка посмотрела на кулак, в нем все еще был конверт, пережатый пополам как фантик от съеденной конфеты. Сунула в шкаф, залезая рукой по самое плечо. И затолкала сверху вещами. Схватила коттоновый комбез, который, после зимней поездки, так и лежал на полке, памятью о ее танце, подаренном Панчу на новый год. И улыбнулась. Значит, Валечка, сидишь так же, как мы с тобой сидели, а я думала — у нас все только по-нашему. И сам мне говорил, у нас все будет странное и не как у всех. Ну-ну. А сам. Значит, и у меня так же. Будет так же.

Гитара подавилась и смолкла. Алексис, прижатый увесистой художницей Таней, трепыхнулся, поднимая голову и спихивая партнершу с колен. А Эдик мучительно закашлялся, глотая дым от зажатой в руке сигаретки.

Светка из своего диванного угла захлопала, смеясь и вытягивая из-под шелкового халата босые ноги.

— А-хре-неть, Малая! Ну-ка, ну-ка, иди к сестре, гордиться буду!

Ленка прошла мимо деревянного Эдика, шоркнув по джинсовому колену тугим нейлоном колготок. И села рядом с сестрой, закидывая ногу на ногу. Легкая босоножка повисла на кончиках пальцев, и в мерцающем свете оплывающих на блюдцах огарков, нога в прозрачном нейлоне, казалось, от лохматого краешка шортиков длится куда-то в бесконечность.

Ленка тряхнула головой, пересыпая копну белокурых волос с плеча набок.

— Гера, ну, что же не поешь? Сбацай что-нибудь эдакое.

Гитара тренькнула и звук протянулся. На улице кто-то закричал сердито и заплакал ребенок.

— Например? — осторожным незнакомым голосом сказал Жорик.

Ленка пожала плечами, обняла руками колено, сбрасывая босоножку и ставя ногу на диван. Устроилась уютнее, положив на коленку подбородок. И стала смотреть на маленькое пламя свечи.

— Ой, не знаю. Только не надо вашего всякого «возьмемся за руки друзья». Светка, а помнишь, пацаны тебе пели, ночью? Мама еще корвалол себе капала.

Светлана засмеялась слегка смущенно.

— Жорик такого не знает.

— Угу. Я так и думала.

Гитара тренькнула громче и обиженней.

— Почему не знаю, — возмутился Жорик, проигрывая какое-то бодрое вступление. И запел.

Пламя свечек металось, блики прыгали в глазах и на зубах, мелькали по тонкой оправе очков и бежали по гитарному грифу. А Ленка, кивая и улыбаясь, слушала, не слыша, и наконец, когда совсем стало невыносимо, поднялась, нащупывая ногой упавшую босоножку.

— Ладно. Спасибо, Гера, хорошая песня. Отдыхайте.

И пошла к двери, не зная, куда себя девать.

— Я провожу, — вскочил с дивана деревянный Эдик, затоптался под смешки остальных.

— Куда проводишь, Эдинька? — Светка махнула рукой, — в соседнюю комнату, да?

— Извини, — сказал Эдик в коридоре, голосом таким же деревянным, как он сам.

— Бывает, — отозвалась Ленка рассеянно, поправляя волосы перед зеркалом, — спасибо, что проводил.

Эдик подавился несказанными словами, еще раз покраснел, и ероша тусклые рыжие волосы, хрипло сказал.

— Погулять можно.

Ленка подумала, оглядывая в зеркале тугие короткие шортики, тонкую талию и джинсовые лямки поверх батника.

— Так и пойду, — решила, вытаскивая из угла сапожки, — ты как, не стремаешься, прогуляться с блондинкой в шортах? Ладно, шучу. Обувайся, я куртку накину.

На улице было сумрачно, пятнисто от фонарей, местами бело от облачного цветения миндаля, и очень шумно. Кричали детишки, смеялись взрослые, где-то играла гитара, а с другой стороны дребезжал магнитофон. Серые плиты тротуара послушно укладывались под ровные Ленкины шаги, звучали постуком каблуков. И шоркали рядом осторожные шаги Эдика.

Она шла, ровно ставя подошвы, покачивая бедрами и подняв подбородок, так что плечи сами уходили назад, расправляясь, и лопатки чувствовались при каждом шаге. А перед ней шла ее тень, такая красивая, будто это вовсе не она, не Ленка Малая, а кто-то с экрана над танцующей толпой дискотеки, кто-то космически длинноногий, с краешками шортиков на круглых бедрах и в короткой курточке до талии, и выше по плечам просвеченная светом фонаря копнища кудрявых волос.

Шаг еще шаг и еще один, и тень укорачивалась, сползая под ноги, бледнела, а на ее месте вырастала другая, тоже еще бледная, но с каждым шагом ярчала, наливаясь четкой темнотой. Показывала длинные ноги, бедра, все будто вырезанное из черной бумаги. И снова менялось.

Рядом так же шагала, превращаясь, тень Эдика. И Ленка усмехнулась, даже тень у него деревянная, вот же буратино какой.

Дорожка кончилась, тени размылись по широкой площадке. Шум дворов немного стих, а на его место пришел другой — машины и автобусы крутились на повороте, рычали у светофора и газовали снова.

— Ты в какой школе учишься? — равнодушно спросила Ленка у размытой тени.