Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Веронику… здрасти… — Ленка на несколько мучительных секунд забыла отчество обворожительной Вероники, — Павловну!

— Каво? — удивился детский голос и вдруг заорал так, что она почти выронила трубку, — та щас! Иду уже!

— Доктора позовите! — повысила голос Ленка, с ужасом понимая, уже забыла, что собиралась сказать.

— Анастасия Васильевна в отпуску, — доложил гундосый голос и, чем-то загремев, отключился.

Ленка беспомощно посмотрела на серую коробку телефона. Что теперь? Снова идти к стойке и снова требовать, чтоб соединили. А зачем, если гундосый так удивился насчет Вероники Павловны. Наверное, она уволилась там. Ленка повесила трубку и медленно вышла, а ее тут же отпихнула толстая тетка с пузатой сумкой на боку, хлопнула тяжелой стеклянной дверью и сразу оттуда понеслось приглушенное «але!».

Ленка ушла к стене и села на тонконогую лавочку, обитую облезлой кожей, из-под которой торчали клочки поролона. Ковырнула пальцем желтый комок, поморщилась, стряхивая с руки. Вдруг показалось, она тонет и совсем нечем дышать. Надо за что-то схватиться, а не за что. Апрель, такой долгожданный всегда, каждый год, этой весной оказался безжалостным и неумолимо топил в цветочной пене и ярком солнце уходящую крымскую зиму. И вместе с ней размывалась, рассыпаясь на бесформенные клочки, Ленкина поездка, и еще одна, и все, что было связано с Валиком Панчем, оставляя ей только растерянность и полную невозможность понять, как быть, и что делать дальше. А через два дня понедельник. Завтра дома суета и хлопоты, мама решила, будут праздновать свадьбу (мало ли, расписались там, пусть соседи видят, что все как у людей и посидим немножко, с родственниками), в воскресенье, а до этого нужно мотаться по магазинам и помогать на кухне готовить всякие винегреты. И еще раз побежать звонить не получится, по выходным на переговорном толпы людей.

Она вытащила из кармана курточки листок с номерами телефонов. Покусала губу, раздумывая. Конечно, можно снова позвонить доктору Гене, попросить, пусть он там все узнает. Но впереди маячил понедельник, обещанный Пашке Саничу, и Ленке казалось, доктор Гена сразу поймет, что с ней и почему она торопится все уточнить.

Торопится. Может быть, она вообще слишком торопится? Ленка откинулась к холодной стене и сосредоточилась, стараясь разобраться в себе. По идее, все идет, как надо, как у всех. Светлая голова Елена Каткова заканчивает школу, и вообще не открывая билетов, может просто отдать документы в любой педвуз, туда постоянные недоборы и берут даже троечников. Прямо, приходят уговаривают, чтоб шли к ним экзамены сдавать. Ну или технический вуз, Натаха с подругами собрались ехать в какой-то на химиков-технологов металлургической промышленности, там тоже три человека на десять мест. Не то что факультет легкой промышленности по специальности «дизайн и технология пошива женской одежды», он страшно модный, пятнадцать человек на место. А всякие карьерные, типа юрфака или экономического Ленка даже не обдумывала — сразу во рту становилось кисло, и зубы начинали ныть.

Хорошо. Допустим, к маминой радости, она поедет в педвуз. И дальше, радуйся мама, три года по распределению где-то в поселковой школе, в медвежьем углу, а чтоб не было такого, можно как Светка — выскочить замуж и родить ребенка. Тогда академка, если поторопилась беременеть, и потом свободное распределение. Угу, и Жорик в нагрузку.

… Они тогда вдвоем на кухне пили чай. Вернее, сидели, глядя, как он остывает. А в комнатах спали два мужика, так смешно, наверное, было бы это в кино — в одной комнате законный Светкин Жорик, а в другой безутешный, брошенный Светкой Петичка.

— Ты его любишь? — спросила Ленка, когда чай совсем остыл, даже парок перестал подниматься, а в кухне было холодно, и локти зябли под короткими рукавами халата.

— Жорку, что ли? — уточнила Светка и потянувшись к мятой пачке сигарет, вытащила одну, закурила, пуская дым над холодной столешницей, — не смеши мои тапки, Малая.

Ленка дернулась, открывая рот. Смешно, сейчас она понимает, смешно, но оказалась совершенно не готова к такому ответу. Целый месяц честно пыталась привыкнуть к Жорика кудрявым усам, к его привычке выходить по утрам в кухню в растянутой майке и семейниках, а еще он сразу лез на ее любимое место в углу возле окна. Потому что он как бы часть ее сестры, новая часть, и надо ее выбор уважать. И вдруг — тапки…

— Мне что, — слова мешались с зыбким дымком над открытой сахарницей и мисочкой с печеньем, — ехать было в пгт Озерки? Десяток домов и сплошная уголовщина, там даже кинотеатра нет, тоже мне городского типа… поселок…

— Ну. Так тебе же год еще. Ты могла бы, ну… Через год и расписались бы. Или из-за ребенка, да? А зачем ты вообще с ним? Если не любишь? Свет, ну это же серьезно.

Светлана ткнула сигарету в пепельницу, сломав, придавила, та согнулась белым крючком с ниточкой умирающего дыма. Улыбнулась, стараясь, чтоб поциничнее, и голос такой стал, специально хриплый и вызывающий:

— А кто тебе сказал, что с ним-то?

Встала и ушла, мелькнув красным пятном за стеклом и не задерживаясь у Ленкиной двери, за которой спал Петичка.

Ленка навалилась на стол, сунула ноги на перекладину соседней табуретки и попыталась что-то понять. Если бы не ушла, можно было спросить дальше, уточнить. А так все превращается в кашу. Что не с ним? В смысле, ребенка не с ним? Выходит, это не Жорика ребенок? Вот блин. А он знает? Наверное, нет, если выходит так уверенно, чешет впалую грудь в вырезе майки и осматривает Ленку, вроде он тут хозяин. Но каша в голове оставалась и через пять минут Ленка уже сомневалась, а так ли она поняла сестру.

Потому сердито сунула чашки в раковину. И ушла в комнату, там внимательно послушала, как Петичка спит, качая над собой невидимое облако перегара. Завела будильник на пять утра, и легла в халате на бугристое раскладное кресло, завернулась в одеяло без пододеяльника.

По звонку Петичка послушно встал, все еще сильно хмельной, но совсем смирный и очень печальный. С силой растирая ладонью небритые щеки, проморгался, и кивая Ленке, обул свои растоптанные парусиновые тапки. Сказал хриплым шепотом:

— Я вчера чо, не очень там?

— Разок ты ему вдарил, по скуле, — честно доложила Ленка.

И Петичка хмыкнул, без раскаяния. Ленке сказал, и она поняла, что это не для Светки или Жорика, а именно ей:

— Извини, ладно?

Квартира настороженно молчала и была, как все квартиры в пять утра — странно неуютной, нежилой, будто все умерли в своих кроватях и никогда не встанут. Ленка помедлила в прихожей, прислушиваясь, вдруг Светлана выйдет. Но тишина продолжала быть мертвой, и она отперла, Петичка вышел, ушел, не оглядываясь. Было его ужасно жалко и одновременно очень сердито на все это вот.