Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Юпитер, — повторила она, входя, осторожно, чтоб не помять рядочки желтых нарциссов вдоль узкой кирпичной дорожки.

— Парни назвали, а так он Шарик, — пояснил Вадик, — внутрь заходь, добро твое там, в задней комнате. Я поклал, чтоб не под ногами.

Ленка неуверенно шагнула к низким ступенечкам крыльца, оглядываясь на Вадика, который что-то делал с юпитеровой цепью. Был Вадик коренаст, в серых широких штанах на коротких кривых ногах, и в старой клетчатой рубахе, под которой светили полоски тельника. Хмурое лицо с медным индейским загаром обрамляли изрядно сальные кудри, черные, сильно битые сединой, такие дурацкие, вроде был он когда-то херувимом, потом запил и состарился. А прическу сберег.

В сторожке на столе, устланном облезлой клеенкой с цветочками, стояла знакомая Ленка эмалированная кружка, и рядом открытая плоская банка с кильками. Но, к ее облегчению, никаких водочных и самогонных бутылок не было, только алюминиевый чайник с помятым боком и затейливо гнутой черной ручкой.

Вадик махнул рукой в сторону табурета и пошел, мелькая обрезанными галошами на шерстяных носках, исчез в открытой двери. Ленка помедлила и села, вытянула ноги, осматриваясь. Голова мутно трещала, и все еще подташнивало, а тут вдобавок пахло старым куревом, и еще эти кильки в банке. С томатом.

— Вот.

Мужчина вышел, неся Олину сумку за длинный ремень, сунул было Ленке, но присмотрелся, цыкнул, дергая коричневым пальцем сломанную кнопку на боковой петле.

— Пять минут погодишь если, заклепаю. У меня тут станок. Тебя звать как? А то вчера — Малая, все Малая. Оно ж не имя.

— Лена.

— А подружку? Шухарная у тебя подружка.

Он снова ушел и только голос раздавался из распахнутой двери, да через поминуты что-то стукнуло, зазвякало и загремело.

— Оля, — Ленка встала и подошла, посмотреть. А со стены на нее смотрела незнакомка, едучи в карете по заснеженным улицам, по уголкам страницы пришпиленная к стене ржавыми кнопками.

Вадик сидел согнувшись, клетки рубахи обтягивали сутулую спину, кудри свешивались на щеки и шею. Локти мерно ходили над точильным бруском, сумка была зажата между серых коленей.

— Не лезет. Сейчас подточу, чтоб дырку не ковырять лишнюю. А ты сиди пока, или хочешь если, консерва там. Чай. Хлеб в кульке.

— Спасибо. Не надо, — отказалась Ленка, тут же ужасно захотев есть, и килька так соблазнительно замаячила перед глазами, благоухая томатным соусом.

— Та иди, — приказал Вадик, жикая металлом, — а то, если надо, налью стопку, на похмел?

— Нет, — испугалась Ленка и ушла к столу. Выбрала из алюминиевого вороха вилку поприличнеее, вытерла краем старого, но вроде чистого полотенца, и вытащив из газетного кулька отрезанный кусок серого хлеба, решительно подцепила на вилку побольше мятой мелкой рыбы.

Вадик вернулся, когда она выскребала донышко банки, дожевывая второй кусок хлеба. Повертел перед Ленкой сумкой, показывая на боку новую, блестящую красной медью, самодельную кнопку. Сказал гордо:

— Все сносит, а моя работа видишь, останется. Хоть новую суму к ней пришивай. Чай будешь?

— Немножко.

Вадик плеснул из заварника, долил горячей воды, придвинул кулечек с сахаром.

— А мне надо закончить там. В двенадцать придет сменщик, будет сканудить, что я ему спать мешаю.

Ленка пила чай из эмалированной кружки, слушала, как в соседней каморке Вадик звякает, стучит и погромыхивает, что-то бормоча и иногда ругаясь. А потом, с приятной тяжестью в желудке, и с прояснившейся головой, встала и снова пошла смотреть.

Смотреть было на что. Под картинками из журнала «Огонек», которыми были уклеены и увешаны стены маленькой комнатки с голой наверху лампочкой и еще одной — на гибкой длиннющей шее, навалены были горы всякого хлама. Зонтики с растопыренными спицами, ремни, сумки, какой-то прибор на полу, с выпотрошенным нутром — рядом кучкой винтики, болтики и циферблаты. А еще станочки, машинки, точильный круг, и на столе рулончики шлифовальной бумаги, банки с гвоздями и всякой железной мелочью.

— У вас тут мастерская прям.

— Тебя, — поправил Вадик, ухмыльнувшись, — вечером, ой Вадик, ты Вадик, небось. Шебутные вы девки. Думал, милиция приедет, так орали.

Ленка неопределенно улыбнулась, лихорадочно стараясь вспомнить, а чего ж орали-то. Может, звали на помощь?

— Танцевать на столе собрались, — мимоходом разубедил ее Вадик, пускаясь в воспоминания, — подруга твоя собралась, места говорит, мне, дайте места, чайник, значит, мешает ей. Ну это когда ты купаться побежала.

Ленка закашлялась, пробормотав что-то невнятное. О ужас, она еще и купаться… Неужели купалась?

— Ну все ж решили, одной песни хватит. Так что спели мне про деревья. И концерт закончен. Ажно голова от вас разболелась.

— Про деревья, — подавленно повторила Ленка, — про клен, да?

— Про тополь, — поправил Вадик и грохнул молотком по наковаленке.

Ленка попыталась вспомнить песню про тополь и не смогла. Виновато уставилась на картинку над верстаком, на этот раз брюлловскую «Всадницу», окруженную детишками и борзыми. Опустила глаза, присматриваясь. И подошла, ухватывая кончиками пальцев блестящий вишневый уголок.

— Можно я посмотрю?

— Та тяни уже. Не свали только.

Придерживая хлам, Ленка бережно вытащила большой кусок выделанной кожи, такой упругий, мягкий и одновременно плотный. Взялась двумя руками, сгибая и снова расправляя.

— На Козлова у свояка была мастерская, ларек. А может, помнишь. Та не, ты еще под стол ходила. Он лучший сапожник был, на весь центр. Помер, царство небесное, уже пятый год как. А домишку его снесли. Он там один жил, ну где к кинотеатру идти, по правую сторону. Третий двор. А сейчас там воротищи. Склад.

— Помню, — сказала Ленка, обертывая кожу вокруг запястья, — помню, мы с папой носили туда ботинки.

Ей правда смутно помнился сидящий против света согнутый силуэт, что ее маленькую совершенно поразило — в цветной, как бабушки носят, косынке поперек лба, с хвостами на затылке. Стучал глухим молоточком, и не поднимал головы. Папа вынимал из матерчатой авоськи ботинки, показывал сбитые каблуки и истертые подошвы, дядька невнятно отзывался, не переставая колотить. И на стенках висели все те же незнакомки и всадницы, да еще, как положено — «Последний день Помпеи». Ленке ботинки были не очень интересны, а картинки она запомнила и еще этот платочек на мужской голове. И вот оказывается, он умер, этот сапожник.

— Я бы там и работал тоже, коли б не снесли. А теперь видишь, сюда таскаю. Вон добра. Зонтики. Замки всякие.

— А вы… ты и обувь можешь?

— А чего ж, — согласился Вадик, суя на верстак какую-то железку и поднимаясь с табурета, — делов-то, обувь. Колодки есть, и дратва, клей хороший. А что, туфли себе хочешь? То дорого стоит. Как вот платья вы у портних шьете. Так и обувку. Вон цех есть целый, там заказуют по меркам.