Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Где тебя носит? Ну, все я должна делать сама! Светочке выписали рецепт, возьми, и попроси, наверное, Пашу, пусть повезет тебя в ту аптеку, в Камыше, где склад, мне Ирочка сказала, там может быть. А Георгий ушел за молоком, утром никто из вас не мог купить молока, да?

Ленточки снова взметнулись, пытаясь догнать Аллу Дмитриевну, шурша, повисли. Ленка отвела их рукой, открывая двери. Ага, Пашу, попросить…

— Мам, а почему папа не поедет? Зачем эта машина, если она все время в гараже?

Алла Дмитриевна резко остановилась, дернула рукой, стряхивая с плеча ленты.

— Он снова что-то там в ней разобрал. В этой своей машине. А сделать обратно не успеет. Ты видишь, что творится? Завтра наш папа уходит в рейс.

Ленка в одном шлепке встала столбом, растерянно глядя на маму.

— Как в рейс? Уже?

Та махнула рукой и снова ушла в кухню, загремела там, перекрикивая кастрюли:

— Короткий. Месяц всего, по Черному морю. Ну вот скажи, оно ему надо? Видите ли, кто-то там не может пойти, видите ли, его попросили. На замену. А то что дочка в больнице? И вообще.

Ленка разулась и ушла к себе. Стоя за дверями, чтоб мама не распахнула их внезапно, содрала трусики, принюхиваясь к резкому, но быстро исчезающему запаху, надела свежие. Скомкав в руке снятые, вышла и быстро заперлась в ванной, сунула комочек под кран и стала намыливать, слушая мамины возгласы. Постирав, повесила на карнизик, пряча за клеенчатую занавеску с вылинявшими дельфинами. Выходя, наказала себе строго, таскать в сумке запасные. В маленьком пакетике. Как в том романе, где героиня говорит, а я снятые снова уже не надеваю. Только свежие. Правда мама все равно совершенно ничего не замечает, даже смешно. Паша. Она даже не поняла, что Паша сто лет не появлялся и не звонил.

Ленка ушла в кухню, налила себе молока в кружку и села, вытягивая под стол ноги. Коленки немного пекло, подпалила морским солнцем.

— И хлеба, Лена! Боже мой, я забыла сказать Георгию про булочки, а Светочка просила.

— Да куплю я. Сейчас пойду.

Мама влетела в кухню и села напротив. Поправила волосы.

— Леночка, ну раз так сложилось, то и хорошо, что ты не уедешь. Бабка написала письмо. Она совсем собралась сюда, представляешь? Я уговорила папу, чтоб позвонил. Завтра. Закажем разговор. И я сама! Я сама ей скажу, что Светочке и Георгию нужна комната, что ты устраиваешься на работу. Ты уже думала, куда ты пойдешь? Я сама возьму и скажу ей!

— В ателье, — сказала Ленка, допивая молоко, — ученицей мастера.

— Лена… — Алла Дмитриевна растерянно огляделась, будто желая спросить совета у вазочки с конфетами, деревянной хлебницы, кастрюлек на самодельной полке, — ну… а там как? Ох, ладно, потом поговорим. Хорошо, что Светочке будут платить декретные.

— Хорошо бы Жорик пошел работать, — подсказала Ленка, суя кружку в мойку.

Мама выразительно закатила глаза и вздохнула.

Поздно вечером Ленка валялась в постели, рассеянно листая толстую, затрепанную донельзя книжку Джека Лондона. Она всегда брала ее, когда нужно было отвлечься, и историю двух братьев, влюбленных в одну и ту же девушку знала наизусть, и вот перечитывала снова, вдруг обнаруживая сходство с тем, что происходит в ее собственной жизни, потому что в книге один из братьев думал, что любимая — ему родная сестра, и мучился из-за этого, конечно. В десятый раз пробегая глазами знакомые строчки, не видя, но слыша их мысленно, Ленка вздохнула. Да она все ситуации теперь примеряет на себя. И на Валика Панча, который постоянно маячит в ее голове фоном всему. И хоть это смешно, но оказывается, каждую ситуацию, даже, как любила говорить Рыбка — «почем яблоки в Тамбове», — можно примерить, чуть-чуть подогнать и она подойдет.

Хотелось спать, но Ленке нужно было дождаться отца, она дала себе слово, боясь, что он уедет внезапно, когда она в школе. Слово поговорить с ним наедине. О Вальке. Имеет же она право, в конце-концов, рассердилась Ленка, откидывая одеяло и суя ноги в тапочки. Она покупала то лекарство, хотя так и не сказала отцу, про бабку и что пришлось покупать. Но все равно, возилась, по его поручению. Да и не боится она спросить, папу точно не боится. Скорее не знает, что именно надо делать дальше. Личные события последних двух месяцев будто схватили ее за шиворот и куда-то перетащили, швырнули в другое состояние. И она теперь, как две Ленки. Одна — та самая, нежно и горячо влюбленная в красивого (такого красивого, снова вспомнила Ленка и сердце привычно закололо) мальчика, который еще даже не бреется. И другая Ленка, которой хорошо и естественно валяться голой на простынях, пахнущих горячей кожей двоих. С мужчиной старше на десять лет, и она с ним почти на равных, он смеется ее шуткам, слушает и говорит с ней. Она сейчас — его женщина.

Сидя на постели, Ленка прислушалась к себе, выравнивая внутренние весы и задержав дыхание, чтоб точнее показали — что же перевесит? Что для нее настоящее, а что — пустяк, временное? Если доктор Гена был прав, то Кинг, с его серыми, затененными густыми ресницами глазами, уверенной улыбкой и кубиками на твердом животе, он — настоящее. А Валька — просто романтическое воспоминание, и лучше мальчишку не дергать, пусть там влюбляется, смеется, гуляет с девочкой. Вспоминая.

Весы качнулись в одну сторону, в другую. И застыли ровно. Ленка сердито встала и прошлепала в угол, где были свалены вещи из мастерской Вадика. Она не успевала их разобрать, и мама уже раз десять с торжествующим видом качала головой, вот мол, так и думала: принесла, побросала…

Присела на корточки, вытаскивая сверток с недоделанными сандаликами. Мама права, надо закончить работу. Хотя маме будет приятно как раз другое — если Ленка бросит их валяться, а она скажет, ну я же говорила!

И, держа в руках атласно блестящие подошовки, Ленка вдруг упала в воспоминание, которое ни разу не додумывала до конца, одно из тех нескольких, посчитанных, затолканных в дальний угол памяти, чтоб не резали душу.

Сидела на корточках, в трусах и майке, положив на колени руки с сандалями, по полу распустился длинный ремешок. Смотрела в стену, оклеенную блеклыми обоями в синие и белые цветики. Там, за невнятным орнаментом уходила к небу рыжая степь, полная высокой травы с наклоненными в одну сторону верхушками. Над степью шли валким ходом тяжелые облака, белые, но с темными, полными дождей животами. Солнце ныряло в просветах, пряталось, забирая цвета, а после выходило, и трава становилась такого золотого цвета, что удивлялись глаза.

Они шли медленно, глядя по сторонам, болтали и смеялись. Это был целиком их день, удрали оба, набрав в сумку наспех сделанных бутербродов, а еще там был пакет с Валькиными таблетками и бутылка с водой.

Сумку несли по очереди, шли далеко, за Хамелеон, на песок Тихой бухты. Ленка рассказывала, что горы, конечно, красивые, а вот таких бухт, поросших по границе песка деревцами лоха, круглых, радостных, в окрестностях Керчи много, и пусть только Панч приедет, она его потаскает везде-везде.