Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Было такое ощущение, что Рыбка ее предала и бросила. Ленка одернула себя, нельзя так думать, а нужно думать, что той тяжело. Так тяжело, что вообще никто не нужен и помочь не может. А это значит, что нужно бы ее найти и все же попытаться опять поддержать, пусть даже она будет плеваться и Ленку ненавидеть. Ну, с Олей вроде, понятно, но Семачки какая муха укусила?

Ленка вспомнила скандальный, дрожащий от злости, и какой-то поспешный Викочкин голос. Она даже сказать ей ничего не дала, сходу начала какими-то упреками бросаться. Буря на солнце, что ли? Может и Ленке пора сойти с ума, и тоже начать кидаться на людей. Или рвануть по улицам в прозрачном желтом платье. Без чехла.

— Лена, — сказала, стоя в дверях, Алла Дмитриевна. Строгим голосом сказала.

— Нам с тобой надо поговорить. Пока мы одни. Потому что никакого терпения у меня уже нет.

Ленка подвела глаза к потолку, и немного боясь, стала перебирать в голове свои грехи, — а вдруг маме кто-то наболтал, что она бегает к Кингу? Это ж совсем рядом, могли и увидеть, хотя они стараются шифроваться, никогда не выходят и не заходят вместе. Димон подхватывает ее с другой стороны автовокзала, если едут выкупаться или в кафешку в Камыше. И в самой машине Ленка никогда впереди не сидит, Сережа ей сразу сказал об этом.

— Вперед, Леник, не просись и не дуйся. У меня врагов немеряно, не нужно, чтоб твою мордочку в этой тачке видели, поняла? Целее будешь.

В кухне Алла Дмитриевна села так же, как в коридоре, вытянув ноги и обессиленно прислоняясь к стене. Пожаловалась, прижимая ко лбу руку с алыми ногтями:

— Безумно болит голова, просто ужас, какая боль. Я думаю, может быть у меня что-то…

«С головой», хотела подсказать Ленка, но благоразумно промолчала. Получилось бы смешно, но ляпни такое, мама обидится еще сильнее.

— Я хотела поговорить о папе. Эти твои замашки, как у жандарма, схватить, вылить, ругаешь его. Никакого уважения к старшим! А он твой отец! И кормит всю семью, между прочим.

— То есть, пусть пьет свою водку? — Ленка и хотела бы говорить спокойно, но не смогла. Потому что и правда, совсем не понимала, и подумала мельком, вот и хорошо, вот сейчас все и выясним. Раз серьезный разговор.

— Нет, конечно! Пить — это ужасно. Но не тебе его упрекать! А уж тем более распускать руки. И язык.

— Хорошо, — согласилась Ленка, — я поняла. Твои действия?

— Что?

— Я говорю, похоже, папа у нас уже алкоголик. Что ты собираешься делать дальше?

— Лена, — растерялась мама, — да как ты можешь. Такие вещи. Про отца!

— Мам. Ты хотела говорить? Мы говорим. Он когда пришел из рейса? И сколько дней он был трезвый? Не считала? А жаль, надо было посчитать.

Алла Дмитриевна выпрямилась и пристально оглядела дочь. Закатила глаза, прикрывая лоб ладонью. Ленка вздохнула, смиряясь. Похоже, разговор окончен и начинается театр.

— Боже мой. Кого мы вырастили. Посчитать! Родного отца, так вот! Тоже мне, бухгалтер. Это садизм какой-то!

— Мама! — Ленка вскочила, хватая полотенце с крючка, смяла его, крутя в руках, — да ты что мелешь сейчас? Ты по утрам его пилишь, потом он сбегает в свой гараж, возвращается под газом. И ты ему наливаешь, ах, еще рюмочку, маленькую. Сама! Это чтоб скорее заснул и не водил тут абизяну, да? А утром опять двадцать пять! И так всю жизнь? Да если бы ты серьезно хотела, чтоб не пил, ты бы делала что-то! А помнишь, ты плакала, не можешь больше? Что умрешь. Плакала, мам! И я рядом рыдала, мелкая, знаешь, как мне было страшно? Что ты вдруг умрешь!

— Какие глупости!

— Ну можно же что-то сделать! К врачу пойти. Или, ну я не знаю! Скажи ему, что уходишь! Разведитесь, черт! Разве это жизнь?

— Как разведитесь? — испугалась Алла Дмитриевна, — а кто же будет вас кормить?

Ленка застыла, и после паузы горько рассмеялась.

— Ах вот в чем дело. Деньги, да? Ты живешь с ним из-за денег только? Скажи мне. Да?

— Ты… ты с ума сошла? Ты в чем меня обвиняешь?

Они замолчали. Ленка тяжело дыша, ждала, стискивая полотенце, чтоб не тряслись руки. Ну, пусть она скажет, пусть. Про любовь. Или еще что. Про без отца…

— Эти сидят, скоро трое, а Георгий все не торопится работу искать. Ты со своими капризами, поступать не поеду, швея-самоучка. И вам отец плохой? Ты за квартиру будешь платить, да? А продукты на пятерых ты будешь покупать? Подаркам из рейса, небось, радуешься!

— А что мне, плеваться на них? Он вез. Старался.

Алла Дмитриевна победно подняла палец.

— Вот видишь! Я об этом и говорю.

— А я не об этом! Ты не понимаешь, что ли?

— Вырастешь, встанешь на ноги, замуж выйдешь. Дети… Тогда и учи жить, своего мужа. А я посмотрю. Взрослая жизнь, Лена, это тебе не школа с уроками. Взрослая жизнь это трудно и одни сплошные проблемы. Ты куриц положила в морозилку?

— А я хочу, чтоб радости. Были. Настоящие! Что?

— Мало ли, чего ты хочешь. Одну надо вынуть. На бульон. Ты куда?

Ленка, ничего не видя, выскочила из кухни и, хлопнув дверью в комнате, встала, прижимаясь спиной изнутри. Сто раз уже эти разговоры. И сто раз она обещала себе не дергаться, не принимать близко к сердцу. Потому что мама в них так же, как в скандалах с папой. Ей главное выдать свой номер, галочку поставить, и — до следующего раза. А Ленке всякий раз кажется, они вместе смогут что-то решить. Чтоб мама наконец перестала каждый день громко страдать, рассказывать о том, как ей тяжело, и о том, какая тяжкая и ужасная штука — жизнь. Прям, хоть удавись, она ведь уже почти началась у Ленки, через месяц аттестат и выпускной. И вперед, к проблемам и горестям.

Вечером, когда солнце, похожее на золотое пасхальное яйцо, висело над вершинами холмов за пустырем, Ленка пообщалась еще с одной мамой.

— А и не знаю, Лена, что и будет-то, что ж она, я говорю, разве же можно, Оля, а она молчит и молчит, с отцом вот орали друг другу, а я плакала…

Ленка незаметно вздохнула и, держа на лице внимательное сочувствие, переступила с ноги на ногу. Тетя Вера, моргая невидными ресницами, мяла в больших руках полотенце, то разворачивалось засаленным хвостом, и, подхватив, руки снова комкали его, отскребая с кромки что-то налипшее.

— Я ей говорю, Оля…

Ленка кашлянула, снова переступила с ноги на ногу, и, решаясь, прервала причитания.

— Тетя Вера, извините, так она где? За аттестатом приедет хоть? А экзамены? Она что, пойдет где-то снова в десятый класс?

— Господь с тобой! — испугалась тетя Вера, складывая полотенце квадратиком и прижимая к фартуку, тоже изрядно засаленному, — а посдает она, в Степном, там сестры училися, и она в первый да второй класс тама ходила. Директором наша кума, школа же маленькая, ну так документы вот позабирает, сказала — сама, мне велела не ходить. Там и посдаст, а то как же снова десятый, нет.

— Когда?