Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Подумав, Ленка натянула тонкие колготки, выудила из шкафа обрезанные джинсовые шорты, влезла, устраивая поверх клетчатой рубашечки лямки джинсового топика. Подкрасилась, повесив на плечо сумочку, дождалась затишья в коридоре и вышла, сунула голову в двери родительской спальни. Сказала быстро:

— Мам, я к Оле, мы с ней на день рождения. Меня проводят, я в полдвенадцатого буду точно, ключ взяла.

И под восклицания «Лена, подожди, ты почему не сказала…», выскочила из квартиры, пробежала мимо окон, цокая каблуками. Под взглядами бабулек, которыми те провожали ноги, поблескивающие под короткими джинсовыми шортинами, клетчатые короткие рукава, и облако светлых волос, закрывающее плечи и лопатки, пошла мимо Викочкиного подъезда, за угол, мимо спрятанной «серединки», в проход, полный вечного сквозняка, через дорогу с редкими машинами. К горбатому кургану, поросшему майской плотной травой.

Июнь стал для Ленки странным месяцем, собранным из двух совершенно разных частей. Как фотография на особо контрастной бумаге, которую Ленка покупала иногда, чтоб после печати обычных снимков попробовать сделать что-то еще. И знакомые лица, места и картинки превращались в резкие грани и линии, соединяясь так, что становилось больно глазам. Но в жизни эта разница состояла не только из переходов света и тени, а еще из звуков, настроений, запахов…

На одном полюсе — гулкие шаги по пустым школьным коридорам, непривычно полупустые и тихие классы, за каждой партой — одна склоненная голова, и у доски негромкий голос, который никто не слушает, все заняты — каждый своим билетом. Солнечный свет в окна, такой яркий, пахнущий меловой пылью и от этого безнадежный, будто он попал внутрь и никогда больше не выберется наружу. Туда, где шелестят тополя и плывут по небесной синеве кучерявые тугие облачка.

И на другом полюсе — тот же солнечный свет, но просоленный радостным морским ветром, сверкает на большой плоской воде, такой синей, такой без краев. Горячий песок, липнущий к потному животу и локтям, а раскрытый учебник так яростно белеет страницами, что буквы еле видны. И когда глаза совсем устают, Ленка поднимается, отряхивая живот, а Кинг поворачивается на спину, хватая ее щиколотку и, смеясь, роняет на себя сверху, чтоб сгрести в охапку и унести к воде.

Иногда, стоя перед высокими дверями аудитории в небольшой толпе взволнованных одноклассников, Ленка вспоминала, как именно вчера спешно доучивала билеты. Ей становилось смешно, а щеки горели, и она незаметно оглядывала ребят и учителей, боясь, что заметят. Воспоминания нужно было спешно прогнать, чтоб не споткнуться о них у доски, пересказывая то, что пару дней назад она говорила морю и ветру, потом кричала, смеясь, потому что никто не услышит, кроме Кинга, а Димон приедет позже, забрать их — уже коричневых от летнего солнца.

Впрочем, сдала она все хорошо, кое-что себе на удивление даже лучше, чем ожидала, и, выдохнув с облегчением, принялась спешно доделывать платье к выпускному, с грустью думая о том, что вот и готовились бы вместе с Рыбкой. И вместе пошли.

У желтого платья была широчайшая юбка, и шелковый чехол делал ее еще шире. Когда-то в розовом детстве Ленка мечтала о заграничном платьице — сплошь прозрачный нейлон и торчащие оборки на кукольном подоле. Такие везли своим дочкам все городские загранщики, и платьица отличались только цветом. И папа привез ей такое. Оно оказалось жестким, как мочалка для мытья посуды, высокий воротник немилосердно натирал шею, а подмышками резало. Ленка выросла из него через несколько месяцев, и платье передарили племяннице.

А это желтенькое было прекрасным. И шелк на подкладку Ленка выбирала сама, сминая в кулаке края рулонов, что назывались смешно — штуками. Слушала, как ткань отзовется в ладони. Видела мысленно, что шелковый сарафанчик можно будет носить и отдельно, летом. Придумывала к нему маленькую бархатную сумочку, и ленту на шею, тоже бархатную, с кошачьим бантиком сбоку, чтоб — весело и немножко маскарадно. А потом начинала мечтать, что поработав год в ателье, займется придумыванием своей собственной коллекции одежды, конечно, в ней будут всякие вечерние платья, а еще — одежда для отдыха у моря. О мечтах никому не рассказывала, потому что профессия модельера внезапно стала очень модной, и о своих коллекциях рассказывали все. А Ленка не любила, как все.

К платью сестра отдала ей свои выходные босоножки, которые берегла, после выхода снова укладывая в коробку, в облако шуршащей бумаги. Предупредила, сидя на диване и глядя, как Ленка осторожно застегивает крошечные пряжечки:

— Угробишь, убью. Я за них сто рублей отдала, считай месячная зарплата.

Ленка взялась за прозрачный подол, развела руки, поднимая края юбки, и стала похожей на бабочку с желтыми крыльями. Оглянулась на сверточек в старом кресле. С сандаликами платье стало бы совершенно волшебным. Но они не успели доделаться, а еще никто не идет на бал в сандалетах, даже красивых. Нужны шпильки, и чем выше, тем лучше. Все каблуки всех туфелек старшеклассницы давно перемеряли линейками и все три класса знали, самые высокие шпильки носит Танька Лагутина из десятого «В», — двенадцать сантиметров! Если у нее такие каблуки каждый день, думала Ленка, поворачиваясь перед сестрой и зеркалом, то какие же она наденет на выпускной…

— Красата-красата, — одобрила Светища, и без перехода спросила, — так не решила, куда поступать будешь?

— Свет…

— Я знаю, что не сейчас. Ладно, я понимаю, так складывается, из-за нас, да. Но на следующий?

Ленке стало уныло. По рассказам сестры она примерно знала, что снова учеба, снова преподаватели, снова экзамены, и значит, она снова будет у всех в подчинении. А так хочется жить, чтоб никто не висел над душой, ни учителя, ни мама. И почему все вокруг повторяют, что ах студенческое время самое лучшее, а после начнется суровая настоящая жизнь. Получается, пять лет в институте для всех это просто отсрочка, чтоб не начинать эту самую жизнь. В этом было что-то неправильное, но что именно, Ленка не могла понять до конца, вернее, ленилась думать, после месяца билетов и экзаменов.

— Светк, отстань, а? Думать не хочу, хочу совсем-совсем не думать. Пока что.

— Имеешь право, — согласилась сестра, усаживаясь удобнее и держа ладони под животом, — аттестат четыре с половиной, молодец, нормально.

— Ага. Был бы трояк, оставили бы в покое. А из-за этого среднего балла я всем чего-то должна. Так, хватит. Ты мне скажи лучше, лямки не перекрутились на спине?

Она выгнулась, поднимая волосы к затылку.

— Все класс, — утешила ее сестра, — жалко, батя не приедет, сразу уйдет в моря.

Ленка опустила руки. Волосы рассыпались по плечам, закрывая лопатки.