Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Зачем? Сказал, поможет Ниночке, я тебе говорила, девочка у него там, в Артеме, сказал, что уже взрослый, так просил, чтоб — сам. Какой он взрослый! И что теперь, Сережа?

Отец молчал и Лариса замолчала тоже, повернулась. Стояли перед Ленкой — держась за руки, как школьники. Лариса не очень внимательно смотрела, как на помеху, которая мешает, отвлекает от собственного горя.

— Летка, — сказал отец. Кашлянул и вдруг сразу стал похож на себя, того — кухонного.

— Да ладно, — хрипло сказала Ленка, мало что видя из-за наплывающих слез и сердясь на себя за эти слезы, — решайте там свои проблемы. Молодожены… Интересно, пап, а когда мама приезжала, ты как делал, чтоб друг друга не нашли? Ну, не видели чтоб. Тоже в пустую каюту поселил, да? И бегал туда сюда? А все над ней смеялись, да? Эти твои.

— Сережа, — очнувшись, испуганно сказала Лариса. И отпустила его руку, будто та раскалилась.

— Ага, — кивнула Ленка, — он Сережа, а я — Елена Сергеевна Каткова. А вы я так понимаю, Лариса Панченко. Как бы тоже Каткова. Почти.

— Летка, прекрати, — хмуро сказал отец.

Таща за руку Ларису, он попытался взять Ленкину руку, но та дернулась, отскакивая.

— Да идите вы! С вашими ниночками!

Она быстро пошла по коридору, но ярость была такой сильной, что нельзя уходить, иначе взрыв, и головой об серый борт. Так что она повернулась и снова подошла, кинула презрительно, оглядывая обоих:

— Тоже мне ро-ди-те-ли! Больного пацана присмотреть не можете, потеряли.

Теперь можно было уйти. Ленка повернулась и пошла, потом побежала, слыша за спиной отцовский голос, произносящий ее имя, он догонял ее раз и еще раз, но она побежала быстрее и он умолк. Остался там, с Ларисой и ее проблемами.

Голос отца был громким и очень сердитым, во всяком случае, так слышалось Ленке через спутанные ветки жимолости, усыпанной неясными белыми цветочками. Он всегда, если сердился, называл ее обычным именем, а не Летой и не Енкой, вот и сейчас:

— Лена! — послышалось за кустами, не очень близко, и после грохот крана перекрыл отцовский голос.

Ленка сдвинулась в самый конец лавочки, где жимолость вольготно раскинула ветки по облезлым деревяшкам, и замерла, отклоняя голову от бликов света — рядом с сортиром качался на столбе тусклый фонарь. Она понимала, что поступает совершенно глупо, но ничего с собой поделать не могла, полная ярости. Мысль о том, что нужно смотреть отцу в глаза, разговаривать с ним, а еще рядом будет топтаться эта Лариса, с которой мысленно Ленка давно примирилась, все же она — мать Валика, и никак не думала, что в реальности ее так пристукнет, до невыносимости. Именно невыносимо дальше быть тут, с ними, без всяких мыслей о том, почему так. Подумать она успеет потом, решила Ленка, а пока надо просто — подальше. Спрятаться.

Через просветы в черных ветках ей виден был борт и кусочек трапа, серые фигуры рядом, а когда умолкал кран на соседнем причале, то и обрывки голосов доносились — резкий раздраженный отца и невнятный виноватый дяди Василия, так и слышно, как разводит руками.

Она уцепилась пальцами за щербатые доски и опуская голову, усмехнулась, как оскалилась. Приехала. Прилетела, можно сказать. Узнать о бедном несчастном Валиньке, любимом братишке, который, как там сказала мама Лариса, остался помогать Ниночке? У него же там девочка, сказала Лариса, ну ты знаешь, Ниночка. Ах и ох…

У трапа произошло перемещение, свет мигнул, а ветки качались и видно было плохо, но Ленка увидела — пусто. Ушел. Она не встала, выжидая, почти спокойная.

Хорошо, что она не совсем взбесилась, не до полного идиотизма. Прибежав к трапу, пока отец там разбирался со своей Ларисой, Ленка взлетела вверх, и тяжело дыша, предупредила вахтенного:

— Дядя Василий, я сейчас уйду, ненадолго, потом вернусь. Папе скажете, не надо меня ждать, пусть идет на свою вахту.

— Ну так, а…

— Не надо ждать, — оборвала звенящим голосом, спустилась снова, увидела издалека знакомую фигуру — через пятна света и черные тени сюда, к причалу, и рванула за туалетный домик, что так удачно прятался в густом кустарнике и старых деревьях.

Она тихонько обошла весь островок зелени, видно, когда-то была тут зона отдыха или какая контора — недалеко стоял домик служебного вида, но с перекладиной через запертую дверь. И среди понатыканных лавочек нашла одну, укрытую в густой жимолости совершенно, туда и забралась, села, слушая, и выжидая, когда отцу надоест стоять на палубе рядом с дядей Василием. Отец стоял долго, ей показалось, целую вечность. Сначала ушел в каюту, потом снова вышел к трапу, ей не было видно, но когда они оба спустились, она услышала голос. И еще с полчаса, наверное, отец обходил причал, ангары с рифлеными железными стенками, и по зарослям прошелся, крича в раскрытые двери вонючего туалета. А Ленка, набычив голову, сидела, глядя перед собой и упрямо скривив губы. Умерла бы, но не вышла.

Если бы взялся на завтра билет, думала с отчаянием, то утром рано-рано ушла бы и, пока-пока, уехала домой. Но билет куплен, придется торчать тут еще целый день, и целую ночь, да еще как сказал вахтенный, придут уже ремонтировать суденышко, а значит нужно тащиться к отцу на «Такиль», и даже если уехала эта Лариса, то общаться с отцом. А что он ей скажет?

Она снова представила, как это было, когда приехала мама. Наверное, жила у отца в каюте, а Лариса шастала рядом, может быть, поселилась в номере гостиницы для моряков. А он, ее отец, врал матери, зная, что она уедет, а эта — останется. И тут хоба — явилась Ленка и попортила все планы.

На эти мысли упорно накладывалась другая, про Ниночку, ту самую, с которой все получается и началось, не врала девочка-каратистка, они там с ним встречались.

«А ты — крутила с Кингом, Малая»…

Но Ленка тряхнула головой, не желая соглашаться. Крутила, да. После того, как узнала. Ему, значит, можно, а ей нельзя? И потом как можно так долго молчать? Да если бы она знала, куда позвонить, уже тыщу раз позвонила бы, не стала бы в позу становиться, и спросила бы, пусть скажет сам! Но воспоминание о бедном Васе Костроме, который писал ей письма, а Ленке был совсем, получается, не нужен, и потому она забывала ответить, и не хотела отвечать, или откладывала, пока не забывала снова, это воспоминание приходило, чтоб показать ей — он там, наверное, точно так же. Забывает позвонить Ленке, откладывает, чтоб забыть.

И получались два обмана, один обман ее отца, другой — Валика. Это давило до боли в затылке. И сердце ныло. Хотелось что-нибудь разбить. Или убежать и напиться, а еще кинуться танцевать и познакомиться с кем, чтоб восхищался, чтоб Валик понял, Ленка в тыщу раз лучше его каратистки, но шиш тебе, Панч, уже не твоя.

Она выбралась из кустов, морща нос от сложного запаха — цветы перемешивали сладкий аромат с резкой вонью из туалета, и еще запах угольной пыли и ржавых железок. Пошла обратно, к пароходику, на его борту, освещенном расплывчатым светом фонарей, белела пуговица иллюминатора — единственная со светом внутри.