Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Ой! Забыла сказать, тебе звонила твоя Оля, спрашивала, пойдешь ли. Ну, а я думала, ты в загуле, нет, говорю, ее и в городе нету, уехала. Так что она расстроилась и трубку положила.

— Как… что… — Ленка пыталась сообразить, а сестра выталкивала ее, договаривая в спину:

— Там и увидишь. А что звонить, ее дома давно уже нету, наверное, часа в четыре это было. Малая, иди уже, черт! И не надо автобус, сразу на тачку, два рубля отдай, довезет, как принцессу!

Как принцессу… Принцесса Лета… — крутилось у Ленки в голове, пока она сидела рядом с шофером на продавленном кожаном сиденье разболтанной Волги, а в окна лился желтый, почти уже закатный свет.

Она держалась за эти слова, повторяя их про себя, будто они поручень в тряском автобусе, где все зыбко, кидает из стороны в сторону, и каждый невидимый ухаб под колесами отзывается рывком и ударом, а за стеклами проносятся картинки, быстро меняясь и не успевая сделаться миром… Вот только что — высокая труба в белые с красным полосы, а уже стволы деревьев старого парка, и следом — фрагменты детской площадки. Скорость — это хорошо и иногда нужно, чтоб взвизгнуть и зажмуриться, но все чаще Ленка ловила себя на том, что ей нужен какой-то ее собственный мир, настоящий, целый, а пока вокруг почему-то все рваное, все — не ее.

Машина тормознула, снова дернулась, набирая скорость, шофер замурлыкал, поглядывая на Ленку, но та смотрела перед собой, совсем не желая разговаривать, хотя знала, если он начнет, она вежливо поддержит, даже пошутит и посмеется…

Вот когда она сидела в углу захламленной комнаты Вадика, в пустом, наполовину заброшенном яхт-клубе, мерно работала толстой иглой, пальцы горели, а шея и плечи ныли от напряжения, вот тогда, как ни странно, мир становился целым. А еще, вдруг вспомнила она, удобнее устраивая ноги на шпильках и расправляя на коленях подол, вот! В спортзале старой феодосийской школы, на низкой скамеечке, прижимаясь плечом к распахнутой куртке Панча и держа его руку. Там плавно слетело на нее это удивительное ощущение, что все собралось, все встало на свои места и запело, сверкая и улыбаясь. Потому что все сделалось — верным.

Но вокруг говорят другое. Она едет на выпускной, там одноклассники, у каждого намеченная или назначенная дорога, отличники в институты, троечники в училище, Танька Ломачкина — через пять месяцев в роддом, и все ее жалеют, сломала себе жизнь, не пошла в бурсу, а сразу замуж.

Мысли разбегаются, как дурные тараканы, мрачно думала Ленка, вытаскивая из кошелька приготовленные бумажки. Тоже мне, принцесса Лета… с обувными колодками на старом кресле и с мечтами о младшем брате, наполовину родном.

Наверное, эти мысли пришли, потому что сейчас тоже спортзал и танцы почти на всю ночь. Только под утро приедет автобус, выпускников повезут на морвокзал, там катер, на нем — встречать рассвет.

— Прям принцесса, — сказал шофер, и Ленка вздрогнула от неожиданности.

Рассмеялась, вылезая из жаркого автомобильного нутра. Поправила на плече сумочку и, попрощавшись, отправилась по квадратным большим плиткам ко входу, украшенному шариками и лентами. Оттуда вопили динамики — дежурную песню каждого выпускного.

— Когда уйдем со школьного двора, — тосковал мелодичный юношеский голос, — под звуки нестареющего вальса-а-а…

— Учитель нас проводит до угла… И вновь назад и вновь ему пора…

Мимо проскакивали нарядные уже бывшие школьники и школьницы, Ленке махали, и она махала в ответ, кивнула в заросли туек, откуда хриплым басом что-то заорал Андросов, вышагивая на свет и манерно поправляя бабочку на крахмальной рубашке.

Песня была сама по себе, а происходящее — происходило само по себе, видела Ленка, и не особенно задумывалась над этим. Мало ли что там снимают в кино, про плачущих учителей и притихших выпускников. А жизнь вот она — ругань из темных туй, где явно пьют что-то сильно крепче шампанского, и еще — танцы, и гулять всю ночь, как взрослые, да никто особенно и не думал, что нынче выпускной, разве что повод сшить или купить нарядное платье…

Кто-то подхватил Ленку под локоть, и она утонула в аромате французских духов.

— Като-очек, все пропустила! — Олеся цокала рядом, смеялась, встряхивая соломенными мелко завитыми волосами, — Алик коньяку притаранил, мы в раздевалке квасили.

— Ты Олю не видела? Рыбку.

— Видела твою Рыбку, — согласилась Олеся, качнувшись, — за ней тут парниша бегал, ну этот, с техникума, такой ничего себе мальчик, блондин-бляндин. Он, кажется, поет.

Ленка остановилась, оттаскивая Олесю от орущего динамика.

— Ганя? А он что тут? Вот же блин. Испортит Ольке весь выпускной.

— Та. Тоже мне, праздник. Но нажремся отлично. Короче, Ленка, через десять минут, чтоб в раздевалку, пняла? Я тебе там сныкала в бутылке. Иду!

Она кому-то кричала, а сама тащила Ленку через вестибюль, по лестнице, забыв отпустить, иногда останавливалась, снова грозно предупреждая:

— Поняла, да? Чтоб через десять минут!..

И в конце коридора перед спортзалом расхохоталась, отпуская ленкин локоть:

— А-а! Пришли!

— Я пойду Рыбку поищу, — попросилась Ленка, заглядывая в ярко освещенный спортзал. Там были накрыты длинные столы, над ними качались шарики и спускалась с потолка мишура, бродили и сидели смеющиеся люди, и родители кое-какие мелькали — много народу. Ленка успела заметить Инку Шпалу, которую провальсировал мимо физик Кочка, расправляя плечи и пылая свекольным румянцем на выбритых щеках.

— Штрафную, — возразила Олеся, — два глотка. И тащи свою Рыбку, она классная девка.

Ленка молча повлеклась следом, улыбаясь и кивая во все стороны. Вдруг снова стало совсем тоскливо. Еще сегодня утром она стояла у рельсов, на них падали маленькими головами ромашки, а женщина с короткими русыми волосами рассказывала, что Валик скоро домой. И добавила — такое счастье.

Как хорошо, что их раздевалка немножко не такая и Ленке не надо подниматься узкой лесенкой на внутренний второй этаж. А вообще, кругом эти сплошные похожие школы, и теперь даже по школьному коридору идти — страшно, что в любой момент вдруг налетит воспоминание. Как шли по тихой пустой школе в Коктебеле. Или как лежал там, в Феодосии, а она плакала, стоя над ним на коленках.

Это что, это все было в ее, Ленкиной жизни? Наверное, можно написать роман, подумала Ленка, принимая из рук Олеси фигурную бутылку с коричневой прозрачной жидкостью, наверное, если суметь, то это будет хороший роман, такой совсем настоящий, про то, как внутри все становится больше, чем снаружи. Но и снаружи, если все перечислить и перевспоминать, оказывается, так было много. И еще к этому роману можно приписать счастливый конец. Совершенно непонятно какой.